Норманны в Сицилии
Шрифт:
Харальд Гильдетанд и Сигурд Ринг – два знаменитейших короля Скандинавии. Последний происходил из простого народа, но совершил много походов и приобрел громкую боевую славу. Потом он стал вассалом Харальда, и впоследствии Харальд сделал его королем Вестготланда. Некоторое время они жили дружно, но потом между ними началась вражда; дело должно было кончиться войной. Чтобы вести войну, как следует, враги договорились дать друг другу семь лет на подготовку.
К концу этого срока Харальд, согбенный от старости, лежал в постели. Хёвдинги уже считали его неспособным править королевством и хотели его задушить. Но престарелый герой еще раз поднялся с одра болезни, чтобы окончить свои дни по-королевски. Он выбрал бравальское поле, чтобы там дать решительную битву Сигурду Рингу. Флот Сигурда состоял из 2 500 кораблей, а флот Харальда растянулся от Зейландии до Шонии, так что можно было перейти с одного острова на другой по судам, как по мосту. Битва началась одновременно на воде и на
«Можно было подумать, – говорит Саксон Грамматик, – что небо упало на землю, что поля и леса куда-то опустились, что стихии сошлись на борьбу и весь мир должен погибнуть. Воздух потемнел от стрел и дротиков. Пар из ран, как облако, закрыл небо».
Наконец, Харальд, сбитый с ног палицей, пал. Когда Сигурд увидел это, он приказал трубить отбой и предложил врагам мир, который и был принят. На следующий день он велел найти труп Харальда, обмыть его, убрать по старинному обычаю и положить на боевую колесницу. Потом он приказал насыпать большой холм. Когда холм был готов, на него привезли труп Харальда и лошадь, на которой он прежде ездил в бою. Лошадь убили. Сигурд бросил в могилу свое седло, чтобы Харальд мог ехать в Валгаллу по своему желанию верхом или на колеснице. Прежде чем засыпать могилу, к ней сошлись все присутствовавшие воины и бросали туда в честь Харальда кольца и оружие. Затем курган был закрыт, и Сигурд справил тризну по королю Харальду.
У скандинавов, как у бедуинов и корсиканцев, пролитая кровь всегда взывала к мести. В каждой битве загорались новые огни множества новых битв. И не только на границах Швеции и Норвегии, Дании и Ютландии жители постоянно шли друг против друга с мечами в руках; их боевой пыл и жажда добычи с ранних пор манили их в чужие пределы, для набегов на соседние острова и побережья. Только в южной части Скандинавии почва была настолько плодородна, что могла удовлетворить, хотя и скудно, потребности населения в продовольствии. Весь север Швеции и Норвегии большую часть года стыл в зимней стуже, везде был открыт для зимних метелей, местами усеян недоступными скалами, так что нечего было и думать о земледелии. Там могли находить себе корм только северные олени, которые огромными стадами бродили по Лапландии. Если не считать тех жалких растений, которые все-таки росли в этой ледяной пустыне, – здесь только охота и рыбная ловля могли до некоторой степени давать жителям средства к пропитанию; конечно, здесь нельзя брать в расчет того, что привозилось сюда из других стран. Рыбная ловля обещала особенно богатую добычу и поэтому жители этих северных берегов постоянно имели дело с морем. После рыбной ловли для моряков особенно выгодна была охота на моржей; шкура моржей шла на одежду, а жир использовался для ламп, которые светили жителям Севера в скучные длинные ночи. Но не добыча сетей и гарпунов, ни дичь, принесенная с охоты, ни хлеб, который кое-где в более плодородных местностях созревал, – и там не могли прокормить всех людей, которые жили на этом широком пространстве. Голод часто опустошал целые области. Возможности к пропитанию были сильно ограничены, что и объясняет один бесчеловечный обычай скандинавов: родители часто выбрасывали своих Детей, которых они не могли прокормить до их совершеннолетия. Король Снио из Виборга на тинге, народном собрании, сделал предложение убивать всех, кто был неспособен обрабатывать землю или носить оружие. Одна женщина, Гунборг, мать многих детей, возразила на это, что было бы гораздо целесообразнее и не так жестоко изгонять из родины тех, на кого падет жребий. Вполне понятно, что несоответствие между плодородием почв и ростом населения неизбежно должно было вести к усиленной эмиграции. Скандинавские страны там, где они не граничат с негостеприимным полярным кругом, окружены морями. Это и определило путь к эмиграции – по морю, к чужим берегам.
Но было не мало и других причин, которые заставляли скандинавов покидать свою родину. Наследство отца по старому обычаю переходило к старшему сыну. Младшим сыновьям не было места в родном доме, и они должны были искать себе счастья где-нибудь в другом месте. Весной, с началом навигации, молодые люди, на которых пал жребий или которые по необходимости должны были оставить родину, сходились вместе, чтобы сообща пуститься в море за своим счастьем. Жажда приключений обуревала многих, и поэтому разбойничьи морские походы становились обычным делом. По смерти короля его сыновья часто приходили к соглашению, в силу которого один из них наследовал власть, а другие, тоже с титулом королей, снаряжали корабли и предпринимали плавания вдоль берегов или шли дальше по открытому морю. Иногда два брата договаривались царствовать попеременно – один на море, другой на земле.
Алчность, жажда мести за себя или за своих родственников и погоня за тем, что на языке скандинавов называлось славой – вот что манило этих наемников Севера.
На жилище норвежца Торвальда напала толпа каких-то искателей приключений, которые как-то
Увы, земля Скандинавии не могла накормить жителей; но там все-таки были продукты, которые годились для торговли с другими народами – меха, шерсть, сушеная рыба, китовый ус и птичий пух. Этими продуктами они с давних пор торговали – преимущественно с Русью; город Хольмгард[1] был главным перевалочным пунктом для товаров, привозимых из Швеции.
Оттуда эти товары шли дальше, в Византию и на Восток; а с Востока на Север переправлялись шелковые ткани, стальные клинки, украшения и золотые монеты, что доказывается такими археологическими находками в скандинавских могильниках, как мечи с арабской вязью. При виде сокровищ и роскоши Востока, у норманнов являлось вполне понятное желание приобретать все эти богатства не обменом и торговлей, а проще и дешевле – открытой силой. В то время, когда варяги или веринги, господствовавшие на Балтийском море – тоже одно из скандинавских племен, – предпринимали хищнические походы на Русь и уже успели покорить часть этой страны, – другая часть норманнов двинулась ради добычи на Запад, где открывались широкие возможности как для их алчности, так и для их жажды подвигов и приключений. Сначала они, предавая огню и мечу все на своем пути, рыскали только по ближайшим берегам, но скоро стали смелее и пошли дальше.
Среди них были люди, которых шторма забрасывали в более отдаленные страны. Они своими чудесными рассказами разжигали в других желание идти все дальше и дальше. В отличие от варягов, для которых ареной морских разбойничьих походов был Восток, пираты, бороздившие западные моря, присвоили себе имя викингов или грабителей в бухтах. В морском разбое они не видели решительно ничего бесчестного, так что короли, дети князей и военной элиты, которые им занимались, носили, как почетный титул, имя морских королей. Некоторые из этих викингов с добычей и славой возвращались из своих походов домой и привозили пленников, закованных в цепи, которых продавали потом на рынках Скандинавии в рабство. Такую торговлю людьми вели и с Россией.
Многие из норманнских моряков находили столько наслаждения в морских скитаниях, что, раз отведав прелести этой бродячей жизни, всю жизнь проводили среди волн и гордились тем, что никогда не осушали своего кубка под крышей.
Другие оседали на завоеванных островах и побережьях, предпринимали оттуда новые походы дальше и не думали о возвращении на родину. В беспрерывных битвах – как со стихиями, так и с врагами – закалялась их железная сила. Вот завет, которому они следовали: «Кто хочет прославиться храбростью, тот не должен отступать перед тремя противниками и без позора может бежать только от четырех».
Боевые ладьи варягов были устроены так, что на них можно было идти и на веслах, и под парусами. На такой ладье могло поместиться до шестидесяти человек. Ладьи были с высокими бортами, но палубы на них не было. На носу ставилось изображение какого-нибудь чудовища – обыкновенно дракона, откуда и происходит их название «морских драконов». На корме возвышалась башня, откуда можно было метать камни и стрелы. Для дальних походов морские короли собирали таких судов довольно много – иногда даже до семисот. Это и был флот викингов. Всех охватывал непобедимый страх, когда у берегов появлялись вереницы этих морских драконов. Никто не смел препятствовать викингам высадиться на берег; при их приближении население в ужасе разбегалось и оставляло свои жилища на разграбление.
По преданиям, некоторые морские короли, чтобы разжечь в душах своих сыновей воинственный пыл, перед смертью сжигали свои дома, свои сокровища и все свое имущество, чтобы дети их среди наследственного богатства не предавались праздности, но сами добывали себе власть и достаток.
Морские короли, упивавшиеся своими беспрерывными битвами на море и на суше, по-видимому, совсем не заботились о распространении веры в Одина. Но вера в то, что смелый воин, совершивший великие дела и павший на залитом кровью боевом поле, войдет в чертоги Одина и Тора, чтобы там на пиру богов пировать с другими героями, рождала в их сердцах почти нечеловеческую храбрость. Курсируя по бурному морю на своих боевых кораблях во всех направлениях, они неожиданно то там, то здесь приставали к берегу; как ураган, который вырывается из ущелий скандинавских гор и, разрушая все, несется над долинами, как стая волков, которые в зимнюю ночь нападают на овечьи загоны, – так толпа разъяренных воинов бросалась на испуганных местных жителей. Они жгли дома, топором и палицей разрушали на своей дороге все так, что ни один колос не поднимался на земле, по которой они проходили. Они нападали молниеносно – с награбленными сокровищами и рабами снова садились на свои ладьи, чтобы без промедления разграбить другое побережье. В этих битвах их часто охватывало бешенство, которое омрачало их сознание. Не различая больше друга от врага, убивая всех, кто был доступен их мечу, они бросались в пламя и проглатывали горящие угли. Это называлось берсеркством.[2]