Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
— Смейся, смейся, дочка! А я все одно уеду! Не хочешь ехать со мной — сама поеду! Дорогу небось найду. Сюда-то я доехала когда-то! Нечего над матерью потешаться. И деревья еще не зазеленеют, а меня уже тут не будет. Так и знай!
Хельга сказала правду.
Этой весной она уехала.
Правда, не так уж далеко. Не довелось ей бродить по раздольным деревенским полям. Медленно и спокойно проехала она по улицам.
И до красивой долины со светлой речкой и зеленым березняком она тоже не добралась. Но все же что-то похожее было и тут. Потому что не так уж далеко было до реки от того места, куда она попала. Акерсэльва протекала поблизости. И несколько берез тоже росло тут, на Северном кладбище.
Сигрид Унсет
Первая встреча с бедностью
Не припомню, сколько лет исполнилось мне в тот день, когда мне подарили куклу Герду. Но это было еще до того, как я начала ходить в школу, и после того, как мама попыталась выучить меня, плаксивую девчонку, азбуке и шитью. Видимо, мне исполнилось в тот день семь лет.
Но я помню то утро. Меня, видимо, несколько дней не выпускали из дому. Потому что мне показалось, будто береза распустилась за одну ночь.
Жили мы на улице Людер Сагенс. Дома, вернее сказать — особняки, окруженные садами, тянулись там лишь по одну сторону улицы. А по другую сторону раскинулась лужайка. Это была просто замечательная лужайка! В самом конце ее ребята с нашей улицы — те, что постарше — гоняли мяч; были там и несколько небольших, поросших кустарником горок и груды камней, среди которых мы строили наши игрушечные домики. Был там и ручей с затхлой, грязной водой, в которой мы мыли ноги, а с противоположной стороны — целый лес крапивы у садовой ограды капитана первого ранга. Там в самой гуще крапивы росло несколько жалких кустиков малины, и мы начиная с середины лета ходили в волдырях, постоянно обжигая руки и ноги в поисках незрелых ягод. А еще мы любили стоять у ограды и заглядывать в сад капитана. Детей в его семье не было, и никому из нас ни разу не удалось побывать в капитанском саду. Но там росли и яблони, и груши, и вишни, и ревень; были там и грядки с морковкой и уйма редиски. Мы рассказывали друг другу самые невероятные истории о том, какой огромный этот сад и сколько там всяких разных фруктов и ягод.
Иногда на нашей лужайке паслась лошадь на привязи. А случалось, что там расхаживали коровы. Тогда, стоя на почтительном расстоянии от этих удивительных животных, мы пели:
Глупая ты телка, Хвостик что метелка! Вот охотник придет, он тебя заберет! Ой, нет, ой, нет, ничего не выйдет, Мама наказала мне не ходить на выгон!Старшие ребята рассказывали, что однажды осенью на лужайке несколько дней бродило целое стадо овец. Но в это мы не очень верили и, уж во всяком случае, не ждали, что такое удивительное происшествие случится когда-нибудь еще. Потому что многие из нас вообще не видали живой овцы — ведь все мы были городские дети; а самые младшие из нас и в деревне-то никогда не бывали. Но мы висели на заборе, подманивая коров и вдыхая теплый, молочный запах скота, и думали о том удивительном мире, который начинался далеко-далеко, по другую сторону улицы Киркевейен. Туда нам одним ходить не разрешалось, а между тем были там и амбары, и хлева, и конюшни, и целая уйма лошадей, коров и овец, а может, даже и козлов!
Так вот однажды, в светлое и прекрасное майское утро, мне подарили кукольную колясочку и куклу Герду, На мне было белое платьице, которое я еще не успела замарать. И я везла кукольную колясочку по улице, которая, как принято было считать в Христиании, кончалась там, где по одну сторону улицы кончались и дома. Колясочка подпрыгивала на мелких и крупных камешках, оставляя такую славную колейку в грязи, а в лужах отражалось ярко-голубое весеннее небо, по которому
И тут я встретила двух своих маленьких подружек. Они рассказали, что на лужайке пасется лошадь, а ночью у нее родился жеребенок. Я собиралась показать девочкам колясочку и куклу, но тут мы забыли обо всем на свете и помчались на лужайку. В самом деле, все оказалось истинной правдой. Все ребята с нашей улицы собрались на лужайке и висли на заборе, обсуждая свершившееся чудо. Мы дивились длинным тонким ножкам жеребенка, на которых он уже мог ходить, и маленькой завитушке хвостика. И еще тому, что жеребенок совсем светлый, а мамаша его черная. Но когда жеребенок, сунув голову под брюхо лошади, начал сосать, нас бросило в жар, у нас даже дух захватило от того, что мы приобщились к великой и таинственной для нас природе.
Но когда пришла моя нянька и позвала нас пить какао, колясочка оказалась пуста, Герда исчезла. Куклу искали повсюду. Допрашивали детей, расспрашивали жителей соседних домов. Милли и Майя, уже большие и проворные девочки, хотели бежать за полицейским. Но им не позволили. Тогда вместе с моей нянькой они выступили в роли полицейских: подвергали Нину, которая пользовалась дурной славой, мучительному допросу до тех пор, пока она не завопила во все горло. Тогда на улицу выбежала ее мама и пригрозила пойти к родителям Майи и Милли, да и к моим тоже, и пожаловаться им… Но все было напрасно. Герда бесследно исчезла.
Ну, я, конечно, всплакнула, но тогда я не приняла это так близко к сердцу. Кукла побыла у меня всего несколько часов, так что я не успела еще к ней как следует привязаться. К тому же у нее не было настоящих волос, волосы были всего-навсего нарисованы на ее фарфоровой головке, а платьице было всего-навсего ситцевое, самодельное, сшила его мама. Правда, оно было белоснежное, в цветочек, с уймой кружев и шелковых лент. Но колясочка у меня осталась, и в нее я усадила свою самую драгоценную куклу, которая вынуждена была постоянно лежать в постели, так как голова у нее была вовсе лысая, а руки и ноги оторваны. И все только смеялись над ней. Я, наверное, давным-давно забыла бы куклу Герду, не случись то, о чем я теперь и расскажу.
Несколько месяцев спустя нянька взяла меня с собой в Балкебю. Не знаю, ходила она туда по делу или же в гости к знакомым. Мы подошли к двухэтажному деревянному домику, стиснутому со всех сторон хотя и довольно новыми, но уже обветшалыми и запущенными кирпичными строениями, у которых был совсем убогий вид. Дома эти теперь, разумеется, уже снесены — я пыталась найти их, да не смогла; но я уверена, что стоило бы мне их увидеть, как я тут же узнала бы их. Они были грязно-бурого цвета, и краска на них облупилась; помню, что слой краски держался в виде нескольких забавных нашлепок, в которых я проковыряла дырки, пока нянька что-то покупала в молочной лавке. В первом этаже, кроме молочной, были еще две другие лавки и маленькая сапожная мастерская. В сапожную мастерскую мы потом и вошли.
На низенькой табуретке сидел сапожник в синем переднике. У него было изжелта-серое лицо, словно вылепленное из теста, и мне он показался сердитым. Нянька обменялась с ним несколькими словами, и мы вошли в боковую комнатушку. Там я некоторое время вместе с нянькой сидела на диване, покрытом клеенкой. Это было страшно интересно, потому что по клеенке можно было съезжать с дивана вниз и снова взбираться наверх. Так я и делала, пока нянька не попросила меня сидеть тихо и прилично. Я уселась на диван и стала оглядывать крошечную каморку.