Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
Она была рослая костлявая женщина с седыми волосами и морщинистым лицом. Сызмальства батрачила она по крестьянским дворам. В молодые годы она, при всей своей невинности, все же обзавелась ребенком, но теперь об этом уже никто не помнил. Парень давно вырос, а несколько лет назад уехал в Америку. Она осталась одна на белом свете, и завтрашний день не сулил ей ничего хорошего. Впереди у нее было одно — работа на чужих людей. Но какие-то шиллинги она все же скопила про черный день и однажды бросила батрачить и купила себе хибарку под горой. Теперь она могла хоть целый
Она долго приглядывалась к одинокому бедолаге из богадельни, и в конце концов ей захотелось взять его под свою опеку.
Как-то она повстречалась с ним, когда он шел со станции с чемоданом на плече.
— День добрый! Ты небось меня знаешь?
— Ась?
— Знаешь, говорю, поди, меня?
— А то как же! Ясное дело, знаю!
— Слышь-ка, выпадает у тебя когда минутка свободная?
— А то как же! По ночам я вольная птица! — Он рассмеялся.
— Зашел бы ты ко мне кофейку попить? А?
— В воскресенье разве?
— Что ж, можно и в воскресенье.
Он пришел свежевыбритый, в самой лучшей своей одежде, стал в дверях, огляделся и заулыбался. Избушка была выскоблена дочиста, на вымытом полу разостланы ветки можжевельника, и дух от него шел приятный.
— А у тебя тут славно, — сказал он.
Они сидели около теплой печи, на столике был приготовлен кофе, и обоим было хорошо.
Она наклонилась к нему и крикнула.
— И не опостылело тебе надрываться в богадельне точно ломовой кляче?
— А то нет! Ясно, опостылело.
— А ты бросил бы да стал бы поденно наниматься. Работал бы, когда охота придет.
— А жить-то где я стану?
— Другое бы жилье приискал.
Он покачал головой:
— Не больно-то легко и найдешь!
— А то ко мне жить переходи.
— Ась?
— Ко мне, говорю, жить переходи! Одна ведь я как перст.
Он покачал головой и улыбнулся. Потом они долго сидели, глядя друг на друга.
— А можно?
— Чего ж нельзя? Дом-то мой!
Он посмотрел на свои старые, морщинистые руки, потом снова заулыбался.
Он приходил еще несколько раз, и она все приставала, чтобы он переехал к ней. Видно, мало ей было того, что у нее есть свой угол и что она сама себе хозяйка, ей еще нужно было о ком-то заботиться.
Кончилось тем, что они сговорились и вместе отправились к пастору в церковь. Свадьбы они не справляли, но когда вернулись домой и сели за столик, уставленный вкусной едой, он покачал головой и снова заулыбался.
— Чудно как-то, — сказал он.
— Что чудно? — громко спросила она.
— А что завтра на работу не идти.
— И мне не идти.
— Делать могу что вздумается.
— И я.
Она протянула ему руку, и они сидели молча, радуясь тому,
Он тоже стал наниматься поденно — в страдную пору работал на полях, колол дрова у пастора и ленсмана, а если, случалось, неохота была идти, оставался дома и бил баклуши.
Она тоже время от времени подряжалась на поденную работу, а то сидела дома и вязала варежки или чулки на продажу деревенскому лавочнику. А еще шила Симену рубашки — он страх как нуждался в исподнем.
Но если его не бывало дома, она всегда находила время выйти ему навстречу под вечер, потому что долго ли было попасть под машину с его зрением и слухом! Она брала его за руку, и они вместе шли домой по обочине.
Она привыкла ходить по праздникам в церковь, но так как он не мог слышать ни пастора, ни звонаря, она оставалась с ним дома. Если она брала книгу почитать ему вслух, он придвигался к ней вплотную и слышал почти все.
У него были свои маленькие забавы. Он клал на подоконник дощечку с хлебными крошками, и птички, слетаясь, хлопотливо копошились на ней. Обоих стариков забавляла эта картина. Поодаль на березе жила чета воробьев, они в волнении носились взад-вперед, сердито щебетали, исходя завистью, но приближаться к избушке не решались. И это тоже забавляло стариков.
Но оба они, должно быть, чувствовали, что им все еще чего-то не хватает, и завели серого кудлатого щенка. Оба ласкали песика и гладили его, а она вдобавок брала его к себе на колени, точно ребенка, и старик, глядя на них, покачивал головой и улыбался.
Если им случалось отправиться на работу обоим, песик бежал следом, а когда пути их расходились, останавливался в нерешительности, не зная, за кем бежать. Кончалось тем, что он пускался вдогонку за нею. Время тянулось долго, пока она управлялась в доме, но песик находил себе занятие. То выбегал на дорогу поглядеть на прохожих, то гонял ворон, то играл с ребятишками. А среди дня она выходила к нему с каким-нибудь куском, и он гордо помахивал куцым хвостиком, ласкаясь к ней.
Год шел за годом, и, встречая Симена, люди замечали, что лицо его сияет довольством. Правда, жена его часто казалась хмурой, но не оттого, что была чем-то недовольна. Просто ее одолевали заботы о муже.
И вот однажды она не смогла подняться с постели. И вскоре умерла.
Проходя мимо лачуги под горой, люди замечали, что из трубы все время идет дым. Теперь нелегко было вытащить Симена на работу. С того дня, как похоронили жену, он неизменно сидел у печки, глядя в пол. Он снова погрузился в воспоминания, но теперь он вспоминал о ней.
Песик то и дело просился на двор, но, не найдя там хозяйки, снова просился в дом.
Симен часто ходил на кладбище, а однажды взял с собою скамеечку, чтобы можно было там посидеть. Он сидел часами, глядя на заказанную им табличку с именем жены. Песик лежал тут же, устремив взгляд вперед или вопросительно глядя на старика. Теперь он по ночам лежал у него на постели и часто принимался скулить, потому что и во сне непрестанно искал ту, которая куда-то пропала.