Норвежская новелла XIX–XX веков
Шрифт:
Пришла весна, и многие стали сажать на могилах цветы. Скоро Симен увидел, что кладбище запестрело яркими красками и стало похоже на большой сад, нарядный и благоухающий. Он тоже посадил цветы, чтобы украсить могилу, и теперь еще приятнее было сидеть тут на скамеечке. Потом наступила осень, а за ней зима, и если погода была не слишком ненастной, старик приходил на кладбище вместе с песиком, который не отставал от него ни на шаг.
А потом опять пришла весна, на кладбище снова запестрели, запахли цветы, но теперь он стал замечать вдали какую-то
Это было ей как маслом по сердцу. Он заметил, что у нее морщинистое лицо и седые волосы. Она, должно быть, в одних годах с ним.
— Вот спасибо! — сказала она. — Вот уж угодил ты мне!
— Ась?
— Чего?
— Что ты сказала?
— Очень, говорю, заботливый ты.
— Слышу я худо, — сказал он.
— И я тоже, — она придвинулась к нему поближе.
— Это муж твой тут лежит? — спросил он.
— Чего-чего?
Глянь-ка, и она тоже совсем глухая!
Он посмотрел на нее дружелюбно и протянул руку. Глухота точно породнила их.
— Ты один живешь? — громко спросила она.
— Один.
— И я тоже.
Он посидел немного около нее на скамеечке, а в другой раз она пришла посидеть около него. Они не так уж много разговаривали, но сидели, глядя друг на друга, и оба были довольны.
А однажды, когда он сидел в своей хибарке, песик вдруг вскочил и затявкал. Вошла она со свертком под мышкой.
— Я подумала, хорошо бы тебе кофейку выпить, — сказала она и смущенно улыбнулась.
Она развернула на столике сверток и вынула свежий хлеб и пакетик кофе.
— Найдется у тебя кофейник?
— А то как же!
Он пошел в кухню, налил воды в небольшой жестяной кофейник, поставил его на плиту и развел огонь. Вскоре они уселись за маленький столик и принялись есть и пить.
Он спросил, как ее зовут, и она ответила невпопад, что муж у нее был столяр и что прошлый год помер. И теперь ей очень одиноко, потому что родни у нее в здешних краях нет.
— Слышу я худо, — громко говорила она, — а вот глаза у меня еще хоть куда, далеко вижу.
— Гм! — сказал он и улыбнулся.
Она говорила, какой славный человек был ее муж, а он рассказывал, как много значила для него жена, и оба делали вид, что все слышат.
Она не могла пригласить его к себе домой, но сама часто навещала его и всегда приносила что-нибудь вкусное. Но им скоро надоело кричать друг другу, а говорить ему в самое ухо она стеснялась. И вот однажды она принесла с собою бумагу и карандаш и написала ему:
«У меня есть малость деньжонок в банке».
Он написал ей на той же бумаге:
«И у меня».
Она снова написала:
«По душе тебе тут одному жить?»
«Да
«А найдется тут местечко для меня? Я бы заплатила».
«И верно! Переезжай-ка!»
Песик заворчал, недовольно поглядывая на них.
И вот однажды она перевезла свою кровать, чемодан с платьем и стала вести хозяйство.
Она, бывало, писала на клочке бумаги:
«Чего тебе нынче на обед хотелось бы?»
Он брал карандаш и отвечал: «Что тебе, то и мне».
И они переглядывались и смеялись.
«Ты из каких краев будешь?» — спросила она на бумаге.
«Из Вестланна».
«А я из Эрланна. И звать меня Марит».
По вечерам они сидели, глядя перед собой, и каждый думал про свое. А однажды она написала:
«Ты в бога веришь?»
— Гм, — он задумался.
«Мы, может, встретимся в другой жизни с теми, кого потеряли?»
Он улыбнулся:
«И тогда будем вчетвером».
И вот наступил день, когда она перестала его стесняться и приближала губы к самому его уху, когда что-нибудь хотела сказать. И он поступал так же.
А потом они вместе отправились на кладбище, и она вела его по обочине дороги, крепко держа за руку.
Оскар Бротен
Поездка домой
Обеденный перерыв на фабрике.
Некоторые из девушек улеглись на пол, подложив под голову мотки пряжи. Надеются вздремнуть немного.
Другие — самые молоденькие — носятся как шальные со смехом и криками в проходах между станками. А иные улизнули к парням на склад — и вот уже оттуда слышны взрывы хохота и веселый визг.
Поодаль, у одного из окон, стоит в одиночестве молодая девушка. Оглядевшись, нет ли кого поблизости, она тихонько открывает окно и высовывается наружу.
Ох, и хороша же нынче погода! Солнце печет, как в летний день, а небо ярко-синее и огромное.
Девушка вытягивает руки и свешивает их наружу, на кирпичную стену. Пускай погреются на солнышке. Кирпичи такие теплые и приятные.
Внизу протекает Акерсэльва, мутная, грязная от фабричных отходов, но неутомимая и работящая. Немало приходится ей потрудиться на пути, пока доберется до тихой заводи. Множество фабрик раскидано по ее течению.
На сухих ветках двух-трех деревьев, растущих в директорском садике, зазеленели почки. Несколько чахлых травинок пробилось у корней.
Но не только это видит девушка. Взгляд ее устремлен куда-то далеко-далеко.
Она видит узкую долину, серую избушку, греющуюся на солнце. Видится ей и шумливая речка, где вода посветлей, чем в Акерсэльве, и зеленый лес, где деревья погуще, чем в директорском садике.