Носорог для Папы Римского

Норфолк Лоуренс

— Сумасшедшие белые дьяволы! Все вы, до единого… — Лицо его казалось переплетением теней. Он будто бы упивался предстоящим бедствием, но затем продолжил: — Они ведь и его захотят передвинуть, так же? А он тяжелый, старина Ганда. Передвинуть его вперед вместе со всем остальным…

— Да, — сказал дон Жайме.

— Ш-ш-ш! — прошипел Осем. — Он может услышать…

Он снова засмеялся. Тейшейра покачал головой.

— Осем! Где дьявол тебя… — Крики дона Франсишку были предвестием скорого появления его самого. Увидев Тейшейру, он остановился как вкопанный и, нахмурившись, обратился к Осему. — Этот зверь, — он ткнул пальцем в темноту, — перегони

его вперед. Как можно быстрее.

Он повернулся, видимо, собираясь вернуться к беспорядочной суете и шуму, которые теперь сосредоточились в носовой части.

— Как?

Вопрос был задан Осемом. Тейшейра коротко кивнул обоим и стал пробираться обратно к люку, а вдогонку ему летели разгневанные слова дона Франсишку:

— Как? Ты отвечаешь за этого зверя, и ты еще спрашиваешь меня…

Вода с открытой верхней палубы лилась как из ведра. Пока Тейшейра взбирался по трапу, дождь так исхлестал ему лицо, что кожа начала саднить. Ветер теперь стал ураганным. Он споткнулся и упал на колени. Чья-то рука ухватила его.

— Как там внизу, закончили? — прокричал ему в ухо Эштеван.

— Почти! Еще зверь, они пытаются…

Эштеван кивнул — мол, я все понял.

— Корабль начинает крениться. Времени уже мало.

Все грузы, уложенные на верхней палубе, тоже были перемещены вперед, и казалось, что над баком появилась надстройка из клетей, сундуков и бочек, связанных вместе и подпертых досками в тех местах, где они могли опрокинуться за борт. Тейшейра увидел, что палуба действительно наклонилась — правый борт судна заметно возвышался над левым. Дождь омывал палубу волнами, захлестывая сточные желоба и переливаясь через планшири. Небо было попросту черным, и его беспросветная твердь собиралась вдавить их в море.

Он увидел, что ему машет рукой Гонсалу.

— Внизу закончили? — прокричал тот.

— Остался только зверь, — прокричал в ответ Тейшейра.

Ветер так и норовил сбить их с ног. Снизу донеслось несколько глухих ударов, и он в неожиданном страхе оглянулся по сторонам.

— Пушечные порты закрывают! — объяснил Гонсалу.

Тейшейра благодарно кивнул и поднял взгляд: мачты сгибались под ветром, самые верхние реи трепетали, незакрепленные лини хлестали воздух. Секундой позже он упал ничком и заскользил по палубе.

Судно опрокинулось.

Лоцман на мгновение застыл, затем бросился вперед, увлекая за собой матросов.

— Все вп'ред!

Тейшейра поднялся и последовал за остальными. Нос «Ажуды» погружался в воду, она словно перегибалась в средней своей части, бимсы ее скрипели и протестующе напрягались, пока не стало казаться, что корабль может разломиться пополам, — но затем, с мучительной медлительностью, как будто море вокруг ее шпангоутов замерзло и она вырывалась на свободу с бесконечной осторожностью, корма начала подниматься. Так она повисела одно мгновение, затем скользнула вперед…

И остановилась.

Тейшейра взглянул на Гонсалу, лицо которого в этот момент не выражало ничего, кроме отчаяния. Потом какой-то шум пробился снизу сквозь завывания бури, и люди, сгрудившиеся в рубке на баке, стали озираться вокруг, напряженно и тревожно. Послышались глухие тяжелые удары, но их тут же перекрыли пронзительные вопли и крики, множество голосов поднялись разом, а потом один голос поднялся над ними всеми, и это был вопль невероятно долгий и громкий. Он внезапно прервался, словно задушенный или перерезанный, а последовавшие за ним звуки оказались погребены

в какофонии бури.

Потом корабль двинулся снова, всем своим объемом и весом медленно и неукротимо соскальзывая в воду. Тейшейра поднял взгляд на Гонсалу, с грехом пополам балансировавшего на самом верху пирамиды из грузов. Ему казалось, что «Ажуда» просто зарывается носом в волны, ныряет вперед и вниз, чтобы никогда больше не подняться. Судно наклонялось и наклонялось, и он думал о том весе в носовой его части, который тянул их вперед и вниз. Он перекрестился и закрыл глаза, ожидая первого холодного шлепка воды.

Но хотя бушприт коснулся воды и, как позже сказал ему Эштеван, на корме руль судна на фут приподнялся над водой, корабль медленно соскользнул с отмели и нос его снова поднялся, а корма в конце концов опустилась в глубокую воду. Судно кренилось то влево, то вправо, раскачиваясь, прежде чем заново обрести равновесие. Тейшейра открыл глаза.

Больше им ничто не препятствовало. Ветер, налетавший сзади, толкал освободившуюся «Ажуду» вперед, на запад, в открытый океан.

Два тела зашили в мешки, а мешки бросили в море. Дон Франсишку, запинаясь, прочел заупокойную молитву, а потом матросы собрались у топки, где стали жечь благовония и распевать на своем языке. К этому бессвязному жужжанию моряки, казалось, присоединялись случайным образом, то по одному, то помногу, возвращаясь, как только это позволяли им их обязанности, меж тем как Осем присматривал за огнем и брошенными в него маленькими смолистыми кубиками, добиваясь, чтобы каждый из них прогорал полностью, обращаясь в кучку белоснежной золы.

— У Ганды под шкурой есть песок, знаете эту историю, дон Жайме?

Он помотал головой.

— В другой раз. Его может разозлить любая мелочь, и тогда, — он изобразил поджигание запала, — бум! Как чудесные пушки дона Франсишку. Он очень вспыльчив, старина Ганда. А эти глупые туземцы, они теряют голову при первом признаке опасности, а потом ко всему прочему теряют свои земли и становятся моряками, но это опять другая история. Тоже очень глупая.

Зверь вырвался и раздавил человека. Там, в темных недрах внизу, произошла лихорадочная свалка, давка, и, по словам дона Франсишку, один только зверь оставался спокоен, подогнав моряка к бочке, а затем навалившись на него. «С преизрядным тщанием», — так выразился фидалгу. Вот что означали те вопли, подумал Тейшейра. Корабль сдвинулся с отмели, и они снова поймали Ганду, окружив его со всех сторон грузами. Это не глупо, думал теперь Тейшейра, это смело — или, по крайней мере, хладнокровно. Он не сказал этого Осему, который все манипулировал смолистыми кубиками с помощью тонких щипчиков, осторожно передвигая их и заменяя, чтобы они горели равномерно.

Вторым погибшим был тот, кто упал во время обстрела. Эштеван осмотрел его на палубе в окружении толпы матросов, возможно, друзей несчастного, хотя, казалось, они больше любопытствуют, нежели печалятся. Сначала боцман не мог найти на нем ни единой отметины — ни пятна крови, ни хотя бы синяка. Дон Франсишку велел произвести повторный осмотр. Для начала Эштеван приподнял голову моряка, тут же, слегка поперхнувшись, уронил и снова нажал на нее большим пальцем. Она была мягкой. Кожа осталась нетронутой, но череп сзади сделался мягким, как влажная глина. Эштеван в недоумении посмотрел на стоявших рядом.