Новые крылья
Шрифт:
Разбирал счета и письма. Ольга зовет нас с Вольт. в Париж. Мне очень захотелось увидеть Париж и Ольгу. В Петерб. — то я всегда успею вернуться. Что если взять и уехать к ней сейчас? А Аполлон, как надоест ему лечиться, тоже приедет. Демианов увлечен театром и не только им. Мне не было ни больно ни неприятно узнать о его новом увлечении. Так это все теперь от меня далеко. Мой Демианов здесь, со мной. В дневниках 7-го года, в стихах, в письмах, в разговорах о нем. Не знаю даже захотел ли бы я увидеть его, вернувшись домой. Нет, все же, захотел бы. Ходил купаться. Пили воду с Анной и тетками. Вольтера всё нет.
Ночной переполох я слышал — вернулись. Но разбудили меня не они, что-то другое. Что же? Внезапная мысль, толчок изнутри. Лежал в темноте, прислушиваясь к гомону за дверью, и всё старался сосредоточиться, припомнить. Что-то такое, нет, не неприятное, но от чего душа будто перекувырнулась через голову. И, вернувшись на место, осталась ошеломленная
Вольтеру его похождения на пользу. За те несколько дней, что я его не видел, он стал лучше выглядеть. Кики весела как всегда, и ее развязность уже не так меня раздражает. Маркиз очень дружелюбен со мной. Сразу же предложил возобновить наши занятия теннисом. Митя тоже больше ни на кого не дуется. Словом, после разлуки все кажутся мне особенно милыми. Как будто 100 лет не видались. Только когда они вернулись, я понял, как мне их не доставало и как без них смертельно скучно. Может быть, это у меня ночью от тоски помутнение в голове сделалось? Впрочем, будь что будет. А пока я бросился наслаждаться обществом своих друзей, все их затеи принимал на ура, резвился и радовался как ребенок.
Моя безумная идея преследует меня, как ни стараюсь забыться в развлечениях. С Вольтером советоваться не хочу, боюсь, он будет насмешничать. Написал Тане, что-то она ответит? Играли в теннис, купались, катались в лодках. Заснув довольно рано, проспал только два часа. У В. в комнате возня и хихиканье. Я не стал заходить. Спустился в общую гостиную, там уже никого. Не собираясь стучаться, пошел посмотреть только, спит ли Анна. Из-под двери полоска света. Постучал. Она открыла, не спрашивая.
— Вы ждете кого-то?
— Нет, не ждала, но когда постучали, была уверена, что это вы.
Сердце мое заколотилось. Может ли она догадываться, зачем я? Говорят, у женщин особое чутье в таких случаях. Неожиданно для самого себя, вдруг, ни с того ни с сего, я начал: «Мне, может быть, нужно было сначала говорить с вашими тетушками, но я слишком мало знаю французский, чтобы хорошенько изъясниться. Да и из своих я ни с кем посоветоваться не успел, а вы мой друг, то есть, я так полагаю, что мы друзья…» — она закивала ободряюще. — «И, хоть речь пойдет о вас, и вопрос деликатный, но чувствую, что именно с вами я и должен говорить в первую очередь». И снова, посмотрев в ее лицо, я подумал о том мальчике. Неужели он теперь всегда будет меня преследовать? — «Раз уж я решился говорить откровенно, то скажу всё, не обессудьте. Я ни в коем случае не имею намеренья вас обидеть. Наоборот. Для того и хочу, чтобы все было честно. Вы уж знаете обо мне кое-что, я человек бедный, ни то ни се, никаких особых талантов не имею. Слушайте, не возражайте. Все возражения я знаю — милый мальчик, всё еще впереди. Не такой уж я и мальчик, мне скоро 20, и нет у меня впереди ничего такого. Гимназии не кончил, хотя мог, пока не встретил Вольтера, был рабочим в театре, теперь вот возле него. Хорошо понимаю, в других обстоятельствах девушка вашего круга… Да! Хочу заявить, что знаю о вашем отце, хоть и не от вас. Знаю, что он богат». Она прошептала: «Я всё поняла. Вы так добры. Благодарю вас». — «Выслушайте же меня до конца, ради бога! Так вот, я знаю, кто ваш отец и меня могут обвинить в корысти. Пусть. Да и не исключено, что это правда. Жестоко, может быть, говорить вам прямо, что при других обстоятельствах вы могли бы лучшую партию составить. Но теперь, предложение, которое я хочу вам сделать, возможно, будет спасением для вас. Мы могли бы сказать всем вашим, что я тот самый человек. И А.Г. не откажется подтвердить, если понадобится, что я был с ним в Лионе несколько месяцев назад. Скажем, что из-за разницы в общественном положении, я не решался сделать вам предложения. Но теперь, когда это неизбежно, мы должны пожениться. Надеюсь, и ваши тетушки смогут нам подыграть. Это если, конечно, ваши родители его не видели и не знали о нем». По ее щекам текли слезы. — «Подумайте. Если только это будет для вас выход из положения, воспользуйтесь мной, прошу вас. Несмотря ни на что, я делаю предложение от чистого сердца, чувствуя в вас близкого человека, которого не смею оставить в беде. Я слишком мало могу предложить. Но всё, что могу — предлагаю. Если ваши родители не примут меня, я все равно от вас не отступлюсь. Мы, может быть, будем жить бедно, не так, как вы привыкли, но дитя будет спасено». Тут уж она в голос разрыдалась. Я стал гладить ее по голове, шептал утешения. Говорил еще про маму и Таню, как они будут рады ей и ребенку. Она обняла меня, прижалась, тепленькая, милая, несчастная. Я взял ее на колени, стал укачивать. Понемногу успокоились оба. Посидели тихонько. Потом она благодарила, хвалила меня, какой я великодушный, говорила, что не хочет меня обременять. Я твердо возражал и отказывался слушать всякий вздор. Говорили еще долго. В конце концов, распрощались, я ушел к себе. Не знаю,
Ничего. За столом и при встрече улыбаемся друг другу, как ни в чем не бывало. Неужели согласится? Неужели станет женой? И ребенок, неужели действительно появится? Непостижимо.
Ездили гулять и купаться с А.Г. и компанией. Я звал с нами Анну, но она не поехала, побоялась перегреться. Перед ужином настоящее представление разыгралось, комическая пантомима. Тетушка Бланш, пройдя через весь зал, подошла к нашему столу и молча пожала мне руку, вид при этом имея торжественный до смешного. Я хотел уж было сесть, но вслед за сестрой подошла тетушка Клер и сделала то же. Я сначала растерялся, но взглянул на Анну, она прыснула и мы оба расхохотались. Разумеется, все вокруг остались в недоумении. После ужина в одной из беседок у бювета состоялся совет. M-lle. Клер заявила, что они с сестрой посвящены. Мы с Анной широко заулыбались, вспомнив, что уж они продемонстрировали свою посвященность. Потом последовали восклицания о моем необыкновенном благородстве и доброте, на что, как мог, отнекивался. После всех излияний перешли к делу. Так вот, тетушки считают, что для всеобщего блага выдавать меня за того проходимца ни в коем случае нельзя. Человек, поступивший бесчестно, пусть даже и раскаявшийся, не внушит родителям приязни. Тетушки сами берутся написать письмо племяннице и зятю, в котором представят меня и мой «благородный порыв» в лучшем виде. Они много тараторили, целовали нас, плакали, предсказывали будущее. Внезапно их осенило, что они должны оставить нас наедине, и снова расцеловавшись, наши пожилые мадемуазели удалились довольные своей сноровкой в устройстве чужих амурных дел. Я пошутил, что Анна своеобразный способ выбрала сообщить о своем согласии. Мы обнялись. Так уютно моей ладони на ее спине. Теплое, родное существо. Анна объявила, что имеет свое условие, в случае отказа ее отца принять меня в семью как положено, она расторгнет помолвку, т. к. обременять меня ни в коем случае не хочет. Мне, мол, и так нелегко. А я сказал, что не отпущу ее от себя. И мы поцеловались впервые, через две недели после знакомства, будучи почти супругами.
Так я и думал! Вольтер, узнав о моем намеренье, Стал меня нахваливать, но его похвалы мне казались упреками. Всё в том духе, что папаша ее богат, что я себя теперь могу считать вступившим в выгодное дело, что он не подозревал во мне такой хватки. Я только злился. А когда я ему рассказывал, он меня коньяком угощал. А от того, что злился, я пил всё больше. А выпив слишком много, наболтал лишнего. Выболтал и то, чего уж совсем никому не собирался говорить. Зачем-то сказал Вольтеру, что у нее лицо Мышонка. Он тихонько так, почти в сторону говорит: «Ах, вот ты на ком женишься». Вздор. Глупость. Дался мне этот мальчонка. Стал бы я на нем жениться! В конце концов, не Демианова же она копия. Но пойди теперь объяснись. От таких разговоров потом видел во сне, что Анна родила мне ту самую девочку с лицом М.А., что снилась мне раньше. Приносит и говорит: «Это у меня от вашей с ним любви». А я почему-то испугался, хотел бежать, но чувствую, что-то меня держит и от этого еще страшнее. А всё Вольтер со своим коньяком и насмешками.
Я люблю обнимать Анну. Мне нравится ее тело. Она совсем не такая мягкая, как Ольга, наоборот, упругая, гибкая и очень горячая. Я чувствую нежность, покой и вместе трепет, обнимая ее. Словно ребенка держишь в руках или зверька послушного, но способного в любой момент сделаться диким. На живот и намека нет. Не ошибка ли? Я слышал, бывает и ложная беременность. Но теперь это не имеет для меня значения, я от нее не отступлюсь. Даже если отец откажет. Плевать на отца. Уедем в Петербург.
Листал на досуге дневник Демианова. Чем-то он занят теперь, и кем? Напишет В. ему о моих планах или нет? И что-то он подумает? Вспоминается история с женитьбой Правосудова. Конечно там совсем другое дело, и я не Сергей, а между тем, любопытно было бы знать его отношение. Думаю, В. обязательно насплетничает. Хотя, теперь ему не до нас. Что-то у них в комнатах по ночам неспокойно. То ли плачут, то ли смеются, двигают мебель и быстро-быстро говорят на разных языках. А.Г. в свои тайны не посвящает меня, но мой интерес теперь в Анне.
Письмо от Тани удивило меня и рассердило. Она в довольно резких и ядовитых выражениях высказывается в том духе, что всех заблудших девушек Европы спасти невозможно, и что, женившись на первой из обманутых, встреченных мной, я буду должен впредь жениться на каждой несчастной, что всякому участию есть предел и сочувствие не повод для брака, а нужна, по крайней мере, любовь. Она совсем не поняла меня. Я был задет и огорчен страшно. Откуда в ней это? Как будто не моя Таня писала, а под чью-то диктовку, какого-то злого циника.