Нравственный образ истории
Шрифт:
На восточном фронте Русь торжествовала. На западном продолжалось затишье, зато внутренний тайный фронт активизировался. Сразу после рождения царевича Димитрия между боярами пошли перешёптывания. И не успел Государь Иоанн возвратиться с победою из Казани, как уже в начале 1553 года он неожидано заболел «огневой болезнью». Несколько дней он метался в горячке, а дьяки, сочтя положение безнадёжным, предложили ему составить духовную грамоту (завещание). Иоанн согласился и назначил наследником сына - младенца Димитрия. По обычаю Царь призвал бояр, чтобы привести их к присяге своему преемнику, но те неожиданно взбунтовались. Полагая, что дни Государя уже сочтены, вельможи, окружавшие трон, перестали стесняться в своих чувствах. Исполнить Царскую волю согласились десять из 12 членов отставленной Думы. Зато «избранная
Сам Алексей Адашев как будто согласился присягнуть младенцу, хотя и не исполнил этого; но отец его, Феодор Адашев, возведённый Царём в сан окольничего, заявил от имени бояр, что они не желают повиноваться царицыной родне, пока наследник остаётся в пеленах. Стоявшие рядом с ним князья во главе с Иваном Михайловичем Шуйским молча подтвердили сказанное Адашевым. А тем временем на площади князья Пётр Щенятев, Иван Пронский, Дмитрий Оболенский уже велегласно славили Владимира Старицкого.
Глаза Иоанна IV открылись. Напрягая последние силы, он вызвал двоюродного брата и потребовал от него присяги. Владимир Старицкий ответил отказом. Государь восскорбел. «Знаешь сам, - кротко вымолвил он, - что станется с твоей душой, если не хочешь креста целовать; мне до этого дела нет». Но кузен-изменник остался непреклонным. Он уже раздавал жалование боярским детям, словно правитель Государства, а сторонники его свысока смотрели на бояр и приказных, сохранявших верность Иоанну Грозному.
Между тем, через два дня кризис болезни миновал, и больной почувствовал облегчение. Горячка отступила, дело пошло на поправку. Крамольники, не ожидавшие такого поворота, затрепетали. На «присягу» царевичу образовалась очередь. Поспешил к одру державного и князь Владимир Андреевич, однако верные царю бояре не хотели его впускать. И тут явился Сильвестр, сам тоже не присягнувший, но, как всегда, исполненный «пророческого пафоса». Сильвестр начал всех увещевать, призывая к христианскому миру и всепрощению. Народ у нас добрый, отходчивый. Так что речь Благовещенского протопопа возымела действие.
После долгих препирательств Старицкий «покаялся» и подписал грамоту, в которой обязался впредь не помышлять о Царстве для себя, а в случае смерти Иоанна Грозного признать наследником его сына Димитрия. Нетрудно догадаться, что с этой минуты над жизнью царевича нависла страшная опасность. Тем более, что мать Владимира, княгиня Евфросиния, прилагая печать к согласительной грамоте, нарочито громко съязвила: «Что значит присяга невольная?»
Иоанн теперь знал, чего стоили его любимцы. Те, кого он вывел из ничтожества - незнатный Адашев с безвестным прежде попом Сильвестром - у одра его вели себя более чем двусмысленно. При этом отец Адашева открыто агитировал бояр отказываться от присяги царевичу. И даже те, которые во время болезни Иоанна показали себя преданными, далеко не все на самом деле таковыми являлись. Например, тесть Государева родного брата Дмитрий Палецкий присягнул одним из первых. Но в то же время он лебезил перед князем Владимиром на случай смены власти, выговаривая зятю Юрию какой-нибудь удел.
В результате болезни своей Иоанн Грозный увидел не только то, что его новые люди в трудный час изменили ему, но и то, что старая боярская партия осталась по-прежнему сильной и сплочённой. Борьба с нею предстояла тяжёлая и многолетняя. Поэтому Иоанн не подал виду, когда поправился, и не стал никого наказывать, словно с присягой царевичу вышло простое недоразумение. Бояре же, отлично понимая, что они достойны царской мести, не поверили в милосердие Государя. Обе стороны в отношении друг друга стали более подозрительными. Только если Царь Иоанн действительно никому не мстил, то о Старицком и его сообщниках такого сказать было нельзя. И первою жертвой в разгоревшейся тайной войне стал младенец царевич Димитрий.
Чтобы оправдать это преступление заговорщиков, князь Курбский выдумал задним числом мистическую историю с участием старца Максима Грека, а Н.М.Карамзин, М.В.Толстой и прочие либерал-историки пострались её расписать. Суть же события заключалась в том, что во время паломничества Иоанна с Царицей и сыном в Кирилло-Белозерский монастырь, на обратном пути, одна из мамок уронила царевича в воду. И мы даже не знаем точно, утопили младенца или застудили до смерти. Переписчики Курбского на этот счёт ограничиваются туманной фразой: «Не
В Кириллов монастырь Царь отправился на поклонение по обету, данному им во время болезни. Но Курбский пишет, что обет сей был не более чем злое упрямое чудачество. Что от «рокового» путешествия Царя отговаривали, в том числе и старец Максим Грек. И здесь мы встречаем явное противоречие. Ведь тот же Курбский вместе с другими временщиками изо всех сил старался выпроводить Грозного из Москвы в Казань - для усмирения мятежных татар. А тут вдруг Иоанн понадобился в столице. Да и не по поводу татарского бунта, а для того якобы, чтобы «срочно благодетельствовать» вдовам и сиротам, оставшимся без средств после войны, словно у Царя на то не имелось приказных дьяков. Так вот, по пути в Белозерье, в Троице-Сергиевой Лавре, по словам Курбского, Иоанн Грозный посетил старца Максима Грека, и тот, пишет Н.М.Карамзин, «беседуя с ним, начал говорить об его путешествии. "Государь!
– сказал Максим, вероятно, по внушению Иоанновых советников, - пристойно ли тебе скитаться по дальним монастырям с юною супругой и младенцем? Обеты неблагоразумные угодны ли Богу?"» Хорошо, что Николай Михайлович отметил это - «по внушению Иоанновых советников», а то, не дай Бог, подумал бы кто - «по внушению свыше». Да и если бы даже временщики подговорили Максима, то всё равно, как монах, он навряд ли бы осмелился назвать «неблагоразумным» обет Помазанника Божия, принесённый им Господу в критический момент смертельной болезни. Ведь заговорщики, когда видели горячку Иоанна, не сомневались в её исходе. Но Бог исцелил Царя по обету. Старец, скорее, был должен благословить его исполнение. По Курбскому же, со слов которого сей эпизод и в «Житие Максима Грека» включён, старец настаивал на немедленном возвращении Грозного в Москву. «Иоанн, - пишет Н.М.Карамзин, - не хотел отменить своего намерения. Тогда Максим, как уверяют [кто, Курбский?], велел сказать [опять-таки] через Алексея Адашева и Курбского, что царевич Димитрий будет жертвою его [Царя] упрямства». Здесь уже прямая криминальная угроза, или, точнее, оправдание (задним числом) совершённого преступления. Младенец-мученик умер от того, что его уронили в воду, а не от мнимых «трудностей пути» по выдуманному Курбским «пророчеству Преподобного Максима».
Но как меняются либерал-историки, когда речь заходит о другом старце, которого Иоанн Грозный посетил затем в городе Дмитрове, в Пешношском монастыре. То был бывший Ростовский епископ Вассиан (Топорков). Он был любим отцом Государя, Василием III, а во время боярской управы пострадал за несогласие с Шуйским и лишился сана. Так вот, Курбский, как представитель боярской партии, приписывает старцу Вассиану «лукавство» и «жесткосердие» и обвиняет его в «злой ненависти к боярам», как, собственно, и самого Грозного Царя.
«Опекунов» своих, выступавших от имени Максима Грека, Иоанн IV не послушал, а вот к Пешношскому старцу трепетно припал с вопросом: «Како бы могл добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети?» Вассиан оглянулся по сторонам и шепнул Государю: «Аще хощеши Самодержцем быти не держи себе советника ни единого мудрейшего собя, понеже сам еси всех лучше»... «Держись правила, что ты должен учить, а не учиться [невесть у кого] - повелевать, а не слушаться. Тогда будешь твёрд на Царстве и грозою вельмож». Ещё древние римляне знали, что при «великих» царедворцах императоры ничтожны, и что даже рабы, сильные волей, могут править своими хозяевами. «Советник, мудрейший Государя, - закончил старец, - неминуемо овладеет им». Эти слова Карамзин назвал «ядовитыми», вторя Курбскому, который уверял, что беседа Вассиана «растлила душу юного монарха».
А Царь, восхищённый словами старца, целовал его руки и со слезами повторял: «Сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!»
С тех пор Иоанн Грозный возмужал окончательно. Он ещё делал вид, что слушал мнения Адашева, Сильвестра, попускал им даже творить произвол, сознавая собственную изолированность в опасном окружении бояр. Но думал он теперь сам и готовился перейти к более решительным действиям.
После утраты первенца Димитрия любимая супруга Анастасия утешила Царя рождением второго сына - Иоанна. Наследник явился на свет в марте 1554 года, а в мае 1557-го родился третий сын - Феодор Иоаннович, которому и суждено было стать Царём после отца.