Нравственный образ истории
Шрифт:
«Кто введет мя во град
ограждения»
Митрополит Афанасий с епископами, находившимися в Москве, с боярами и народом, недоумевали. Таинственный отъезд Иоанна Грозного из столицы в Александровскую слободу вызвал у одних уныние, у других смятение, у третьих ожидание чего-то чрезвычайного. Обеспокоены были все. Наконец, 3 января 1565 г. митрополит получил известие от Государя. В Царской грамоте, обращённой к знатным людям, перечислялись беззакония вельмож, преступления приказных, измены воевод и сквозили упрёки в адрес духовенства, нередко принимавшего сторону крамольников. Посему, заключал Иоанн IV: «Не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили Государство и поехали, куда Бог укажет нам путь». К народу же Царь послал иную грамоту, уверяя добрых московитян в своей прежней милости. Глашатаи на площадях велегласно повторяли, что опала и гнев Государев не касаются простых граждан.
Столица ужаснулась.
– возопили люди, - мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут овцы без пастыря?» Проливая слёзы, все говорили одно: «Пусть Царь казнит своих лиходеев: в животе и в смерти воля его; но Царство да не останется без главы! Он наш владыка, Богом данный: иного не ведаем». Купцы и мещане кричали: «Пусть Царь укажет нам своих изменников: мы сами истребим их!»
Митрополит собрался было ехать к Иоанну, его удержали. На общем совете решили послать пятерых епископов во главе с Пименом, архиепископом Новгородским, наиболее влиятельным в то время (и тайно метившим в митрополиты), а с ними пятерых архимандритов, и князей - И.Д.Бельского, И.Ф.Мстиславского, с делегациями бояр, дворян, купечества и мещан, чтобы «бити челом Государю и плакатися».
Пятого января Иоанн Грозный принял посланных от народа, и те упросили его принять заодно с ними бояр и дворян. Наконец, вошли все и с силою начали убеждать державного сжалиться над Россией. «Вспомни, - говорили посланцы, - что ты блюститель не только Государства, но и Церкви: первый, единственный монарх Православия! Если удалишься, кто спасёт истину, чистоту нашей веры?» Иоанн ответил, повторив упрёки, изложенные в его грамоте, затем смягчился: «Для отца моего митрополита Афанасия, для вас богомольцев наших, архиепископов и епископов, соглашаюсь паки взять свои Государства; а на каких условиях вы узнаете».
Условия Иоанн обнародовал, вернувшись в столицу 2 февраля. Для своей безопасности он избрал 1000 телохранителей (что поначалу никого не удивило), затем объявил своею собственностью города: Можайск, Вязьму, Козельск, Медынь, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровью, Суздаль, Шую, Галич, Юрьевец, Балахну, Вологду, Устюг, Старую Руссу, Вагу, Каргополь, и волости Московские с их доходами. Тысяче своих телохранителей из князей, дворян и детей боярских он дал поместья в вышеозначенных городах, а тамошних вотчинников перевёл в другие места. В самой столице взял себе несколько улиц, в том числе Арбатскую с Сивцевым Вражцем, половину Никитской с разными слободами, и выслал оттуда всех знатных и служилых людей, не записанных в Царскую тысячу. Эту часть Москвы и всей России Царь объявил своей Опричниной; остальное всё - Земщиной.
На Руси издавна опричниной называли вдовью часть имения. Когда умирал государев дружинник (боярин), его земля отходила другому служилому воину, а вдове и детям прежнего хозяина, для прокормления, оставалась малая доля, та, что была оприч (кроме) остальной, большей части. Царь на Руси владел всем. Держава его, по подобию Церкви - «Невесты Христовой», была Государю словно супруга. С нею он венчался на Царство и развестись мог не иначе, как только через смерть свою или уход в монастырь. Последнего Иоанн IV желал, однако чувство долга (ведь он был «игумен всея Руси») обязывало его оставаться Царём. Постричься в монахи Иоанн не мог, но взамен этого он учредил Опричнину– своего рода военно-монашеский орден для защиты Веры и сохранения целости Отечества. Государев опричник при поступлении на службу давал присягу верности, и подобно монаху отрекался от всего мирского, хотя семейным человеком оставался. Жизнь в Александровской Слободе, ставшей «генштабом» Опричнины, регламентировалась строгим уставом. Царь сам его составил и сам неукоснительно исполнял, подавая пример остальным. Он первым вставал, звонил к заутрене, пел на клиросе, молился, и во время общей трапезы читал вслух «Жития святых».
Историки-гуманисты объявили Опричнину «царством террора» за то, что силами её были подавлены смуты и заговоры внутренних врагов России, а врагу внешнему был поставлен надёжный заслон. Историк В.Б.Кобрин, например, не видит в Опричнине никакого смысла. По его мнению, это - «вакханалия казней, убийств... десятков тысяяч ни в чём не повинных людей». Насколько правдивы сии голословные заявления о «десятках тысяч» казней (да ещё и «неповинных»), мы отмечали в предыдущей главе. Но всё-таки: сколько же, хотя бы примерно, по документам, было казнено
В 1563 г., ещё до учреждения Опричнины, Царь Иоанн узнал о «великих изменных делах» князя Владимира Старицкого. Лишь началось их расследование, Курбский бежал в Литву. Тут же умер родной брат Царя, Юрий Васильевич. Во избежание дальнейших смертей (прежде всего малолетних царевичей) Иоанн Грозный написал новое завещание. Он лишил Старицкого права на опеку наследника престола и удалил его из Кремля. Таким образом, Государь принял меры безопасности, хотя через три года вновь простил и вновь приблизил Владимира (всё-таки, двоюродный брат). Части своих сообщников, разоблачённых в ходе следствия, Старицкий вместе с боярами вынес обвинительный приговор (1567 г.). И потом, уже в лето 1569-е, возглавил армию, направлявшуюся в Астрахань. В тот год активизировался западный фронт, а турки и крымцы, естественно, зашевелились на юге.
Получив командование над войсками, Старицкий, как государственный муж, должен был все силы положить на исполнение порученного дела, на защиту южных рубежей России. Но тем и отличался он, несостоявшийся «боярский царь», что мыслил узкими «удельными» категориями, руководствовался своекорыстными установками и сиюминутными интересами. Потому первое, что он сделал, став во главе полков - это подкупил повара, чтоб отравить Царя. Затем он собирался занять Кремль с помощью войска и совершить переворот. Да похоже он и придумал это не сам. Подготовку заговора осуществляла верхушка новгородского боярства вместе с упоминавшимся ранее архиепископом Пименом и при участии польского короля.
«Шкуру неубитого русского медведя» предполагалось поделить так: Старицкому - трон, Пимену - Московскую митрополию, королю Сигизмунду II - Новгород и Псков, а новгородской знати - вольности польских магнатов. «При этом, - замечает В.Г.Манягин, - Астрахань, с трудом удерживаемая Россией, безусловно, отошла бы к Турции, что поставило бы под удар Казань, а вместе с тем - и присоединение Сибири. Российская империя загонялась в рамки Московии XIV века, и Европа могла бы праздновать победу».
Либерал-разрушителей Святой Руси во все времена такое устраивало. Но, слава Богу, были и державные властители у нас. Те, что собирали и созидали Великое Государство, преодолевая сопротивление знати, изменяя психологию служилого сословия в направлении от корыстных интересов к жертвенному патриотизму. Иоанн Грозный в их ряду занимает особое место.
Узнав о заговоре, Царь вызвал к себе князя Владимира и уличил его в измене. После их разговора наедине Старицкий отправился домой и там, скорее всего, принял яд. Джером Горсей, очевидец событий, пишет: «На другой день он скончался и был торжественно похоронен в Михайловском Соборе в Москве». Старицкий не был растерзан опричниками, как сочиняют переписчики Курбского, и у Горсея, отнюдь не питавшего любви к Иоанну, нет упоминания о «расправе» над родственниками князя Владимира. Горсей тоже сочинял небылицы, но ему, очевидно, такое в голову не пришло. Сына и двух дочерей Владимира Андреевича он едва ли не каждый день мог видеть здравствующими. Это в «мемуарах» немецких шпионов Таубе и Крузе вся семья Старицкого «подверглась истреблению». Ссылаясь на вымысел последних, Карамзин всё же из числа «жертв» исключает дочерей князя Владимира, хотя гибель двух сыновей его описывает красочно. На самом деле, у Старицкого был один сын, и ему Царь Иоанн вернул отцовский удел в 1573 году. В мае 1570 г. дочь Владимира Андреевича, Мария, вышла замуж за Ливонского герцога Магнуса (впоследствии короля). Когда же королева Мария Владимировна овдовела, Годунов, с помощью того же Горсея, выманил её из Ливонии и заточил в монастырь.