Нуль
Шрифт:
– Ты на редкость однообразен сегодня,– ядовито сказал я.– Ужасно утомительно слушать, как человек демонстрирует свой ум. Особенно если ума нет.
– Не «особенно», а «в особенности».
– Что? – не понял я.
– Надо говорить не «особенно», а «в особенности»,– повторил Сергей.
– Почему это?
– Потому что так у Ремарка. «Нет ничего утомительнее, чем присутствовать при том, как человек демонстрирует свой ум. В особенности если ума нет». Роман называется «Тени в раю».
– Ну ты меня совершенно заколебал! – Я уже не
– У меня совесть есть,– возразил Сергей.– А вот у тебя нет. Подумаешь, какой-то идиот-редактор наговорил ему глупостей про его рассказы. Вместо того чтобы плюнуть и забыть, мой друг Синицкий приходит ко мне и начинает писать кипятком по всем углам. Как учил нас великий Акутагава, совесть – это вид изящного искусства, и сегодня не я, а ты не владеешь этим искусством.
– Может быть, ты и прав, – согласился я, выдохнув. – Сегодня у меня совести нет. Пропала куда-то. Только нервы остались.
– Смотри-ка, попал! – искренне изумился Сергей. – Это ведь тоже из Акутагавы, из того же самого произведения, «Слова пигмея». Он там говорит о себе: «У меня нет совести. У меня есть только нервы».
– Ты чудовищный человек, – сказал я, почувствовав, что очень устал от этой перепалки. – Мне уже кажется, что это не я с тобой говорю, а ты сам сидишь в моей голове, мыслишь вместо меня и разговариваешь сам с собой. Какая-то изощренная форма телепатической шизофрении.
Сергей демонически расхохотался.
– Если бы ты сравнил меня не с шизофреником, а с божеством, то была бы еще одна почти точная цитата. У Айрис Мердок в «Черном принце» герой говорит: «Я чувствовал, что все происходящее со мной не только предначертано, но именно в то самое мгновение, когда оно происходит, мыслится некой божественной силой, которая держит меня в своих когтях».
Я окончательно взбесился.
– Ты думаешь, твоих запасов хватит на все жизненные ситуации? Думаешь, твоя ирония похвальна? Она просто смешна. Память замечательная, а ума мало. Знаешь, когда денег много, жизнь кажется дешевой. Вот и у тебя так: ирония за счет туго набитого кошелька памяти. Дешевый способ казаться умным.
– Ну ты даешь! – восхитился Сергей, причем я не понял – издевательски или нет. – Никогда бы не подумал, что ты так хорошо помнишь «Гамбургский счет» Шкловского. Это прямо оттуда: «Ирония – дешевый способ быть умным».
– И замечательно! Во всяком случае, мы с Виктором Борисовичем мыслим одинаково. Заметь, мыслим, а не надергиваем из прочитанного. Но даже если мои мысли заимствованы, главное, что они заимствованы у мудрых людей, а не у дураков. Хуже всего – подражать дуракам. Вот поэтому я тебе и не подражаю.
Сергей пропустил открытое оскорбление мимо ушей.
– Ну ты и скачешь! – воскликнул он. – Это уже из Фланнери О’Коннор. Есть у нее такое произведение, «Праздник в Партридже», там она пишет о том же. Только у нее сильнее: «Одно из основных прав человека – это право не подражать
– Боже мой… – застонал я. Мне казалось, что я стою у сточной канавы слов и от миазмов меня вот-вот вырвет. – Это ужасно, когда один дурак рассуждает о других дураках. Правильно кто-то сказал, что дураков на свете больше, чем людей.
– Не «кто-то», а Бальтазар Шупп, знать надо, – наставительно произнес Сергей. Слово «дурак» на свой счет он категорически не принимал.
– Слушай, – взмолился я, – а ты не можешь научиться забывать? Попробуй, а? Просыпаешься как-нибудь утром, а в голове – пусто, ни одной цитаты. Ты только представь, как это здорово! Будешь читать книги как бы заново, будешь снова запоминать слова и образы, копить запас высказываний. А для окружающих годика на два, глядишь, передышка. Нет, честное слово! Нельзя так много помнить. Повредишься рассудком. Душевное здоровье – оно не от силы памяти идет, а как раз от слабости.
– Добровольной амнезии не бывает, – очень серьезно сказал Сергей. – Исключено. Мозг не так устроен. А ты, между прочим, опять цитату выдал. Из «Хвалы забывчивости» Брехта. Евгений Бертхольдович так и сказал: «Силу человеку придает слабость его памяти».
– Погоди, почему Евгений? Брехта же Бертольт звали.
– По рождению его имя – Ойген, то есть Евгений. Евгений Бертхольд Фридрих. И папу его звали Бертхольд. А потом он и сам себя Бертольтом назвал.
– Знаешь, ты не дурак, извини меня, – сказал я, собираясь уходить. От этого разговора меня уже давно трясло. – Ты просто сумасшедший. Самый настоящий клинический сумасшедший. А в дурдом тебя не берут по двум причинам. Во-первых, ты тихий, а во-вторых, всем известно, что полностью нормальных людей не существует, просто как-то привыкли верить, что они должны быть.
– И это цитата, – завороженно прошептал Сергей. – Джон Уиндем. «Поиски наугад». Ему тоже казалось, что «людей совсем нормальных нет, есть лишь распространенное убеждение, что они должны быть».
– А знаешь, что хуже всего? – сказал я, уже одевшись и берясь за ручку двери. – Хуже всего то, что ты очень плохо воспитан. Ни один индивид, обученный человечности, не стал бы так лажать своего друга. Тьфу, противно даже. Только тебя переучивать поздно. Старый уже. Так невежей и помрешь. И даже перед смертью не сознаешься, что невежа.
– Конечно, не сознаюсь, – согласился Сергей. – Я сознаюсь только в том, что это сказал не ты, а Петроний в «Сатириконе»: «Хуже всего то, что кто смолоду плохо обучен, тот до старости в том не сознается».
– После сегодняшнего разговора я словно говна наелся, – бросил я, выбегая на площадку. – Теперь целый день буду отплевываться.
– Только плюй назад, а не вперед, – посоветовал мне Сергей вдогонку. – Если вперед – толку не будет.
– Почему это? – Я даже остановился.
– «Существует порода людей, вечно опережающих собственные экскременты». Это не я сказал, а Рене Шар в «Листках Гипноса».