Нуль
Шрифт:
Я действительно плюнул – не вперед и не назад а пол, – плюнул смачно, с отхаркиванием, потом ввалися в подошедший лифт и уплыл вниз, проклиная все на свете – идиотов-редакторов, самовлюбленных друзей, Москву, зараженную цинизмом (я правильно сделал что уехал отсюда), и даже самое литературу, которая сущесгвует так давно и так расплылась, отъевшись на человеческих мыслях, что уж вовсе не осталось места для свободного слова.
Я даже в сердцах поклялся, что ноги моей больше не будет в доме Сергея, но, конечно же, это была клятва всуе, обиды моей хватило недели на две, и вскоре мы опять встретились как ни в чем не бывало.
Между
Я не имею ни малейшего представления, как составлялись эти звуковые записи – в течение какого срока, по какому плану, в связи с чем. Есть ли это хаотичные движения души или на магнитофонную пленку занесено будущее бессюжетное произведение, какая-нибудь новая «Золотая роза», уже замысловато сложенная и ждущая заранее намеченного часа и той строгой команды, по которой разноцветные звуки слетятся из стеклянного воздуха и усядутся на бумаге черными воробышками букв? Во всяком случае, даже зная Сергея, угадать, когда, в каком месяце, в каком году, в какой период жизни надиктован тот или иной кусок, – невозможно.
Вот эта запись.
||||||||||
«Мировая литература приводит меня в трепет хотя бы потому, что в ней таится бесконечное множество великих мыслей и точнейших наблюдений. На мой взгляд, богатство прозы, созданной за шесть тысячелетий существования письменности, – не в разнообразии сюжетов, число которых как раз конечно, а именно в гениальных фразах, любая из коих может повернуть человеческую жизнь, если только попадется нужному человеку под нужное настроение в нужное время. Увы, вот это сочетание нужностей – слова, личности, настроения и времени – как раз обычно и недостижимо.
Возьму на себя смелость сказать, что сумма мудрых мыслей, накопленных литературой, могла бы повернуть в лучшую сторону и жизнь всей цивилизации, если бы только цивилизация заставила себя эти мысли извлечь и прочитать. Однако с чтением у цивилизации пока еще дело обстоит неважно. Писать и печатать книги она научилась давно, а вот читает с большим трудом. Это обнаружил не я один. Курт Воннегут, например, тоже. Он как-то заметил:
«Главная беда печатного дела заключается, разумеется, в том, что это элитарный вид искусства.
В большинстве своем люди не очень хорошо умеют читать».
У Макса Фриша в романе «Назову себя Гантенбайн» есть довольно беспощадное высказывание. «Мне кажется, – пишет Фриш, – что всякая книга, коль скоро она не посвящена предотвращению войны, созданию лучшего общества и так далее, бессмысленна, праздна, безответственна, скучна, не заслуживает того, чтобы ее читали, неуместна».
Трудно сказать, что писатель имел в виду под оборотом «и так далее», но в целом фраза очень категорична и сводит литературу к крестовому походу, а это очень уж попахивает марксистско-ленинскими принципами, хотя Маркс и Ленин – не Филипп Кривой и Фридрих Рыжебородый, Фриш – не коммунист и крестовый поход в данном случае обозначает борьбу за гуманизм.
Я не могу быть столь жестким в определении уместности или неуместности той или иной книги. По мне книга уже небессмысленна, если в ней есть хотя бы одно неглупое умозаключение, одно свежее сравнение или хотя бы один новый парадокс. Но если ничего такого нет – тогда книгу действительно не стоило писать, печатать и распространять по белу свету. Весь
Ах, какое счастье я испытал, когда встретил в книге Арнольда Каштанова «Эпидемия счастья» такие строки: «...альтернативой юмору является агрессивность. Теперь я убежден, что юмор – это канал для избыточной агрессивности. Природа вложила ее в нас для защиты от врагов. Цивилизация отучила, защищаясь, кусаться и царапаться. Мир и сдержанность – великие блага. Однако оружие наше – агрессивность – надо же где-то хранить. Оно подобно тяжелой пушке, которую ввиду возможной будущей опасности приходится таскать с собой всю жизнь по совершенно безопасным местам. Время от времени мы страдаем от ее тяжести. Юмор - это воздушные шарики, к которым мы подвешиваем тяжелую пушку».
Я совершенно не помню, о чем эта книга, да помнить, пожалуй, и не обязательно. За сорок пять лет жизни я прочитал очень много книг. Не знаю точно сколько, однако нижний предел понятен: их никак не может быть меньше пяти тысяч. В сравнении с тем, сколько книг написано всеми писателями и поэтами мира, это микроскопическая величина – горсть песка, пересыпаемого из ладони в ладонь человеком, что сидит посреди бескрайнего пляжа. Но если учесть конечность жизни и ограниченность памяти, это немало, и не беда, что множество песчинок утекает сквозь пальцы.
Однако образ веселых шариков, к которым подвешена тяжелая пушка оборонительных реакций, останется во мне навсегда...
||||||||||
Рано утром в четверг Сергей поехал в «Крипт». Он знал, что Банкир довольно часто появляется у себя в офисе в восемь утра и без помех работает два часа, остающиеся до начала рабочего дня.
Сергей не стал вызывать Петю, добрался на метро до «Новокузнецкой», побродил немного по переулкам и дворикам Кадашей и к восьми часам оказался у особняка «Крипта». Он не стал, разумеется, маячить у дверей банка, где его принялось бы изучать пытливое око телекамеры, а занял выжидательную позицию метрах в пятидесяти от входа – так, чтобы на него падал свет фонарей в кованых переплетах, горевших по всему фасаду банка.
Долго ждать не пришлось. К подъезду особняка подкатил черный «Мерседес», из него вылезли два квадратных телохранителя, поозирались по сторонам, отметили присутствие Сергея, потом вышел Банкир. Один из охранников загородил его шкафом своего тела и что-то тихо сказал. Банкир метнул в сторону Сергея подозрительный взгляд, но тут же улыбнулся и приветственно махнул рукой. Сергей подошел.
– Интересно начинаешь день, – сказал Банкир. – Подпирая стены банка тусклым февральским утром, почти еще ночью, человек твоего склада, положения и привычек выглядит очень глупо. Что случилось?
– Можешь уделить мне несколько минут?
– Пошли – Банкир мотнул головой в сторону двери.
Поднялись на второй этаж, вошли в кабинет. Хозяин включил свет, Сергей прикрыл за собой дверь.
– Рассказывай, – молвил Банкир.
Сергей в нескольких фразах рассказал.
Лицо Банкира пошло красными пятнами – на желтоватой коже они выглядели особенно патологически словно внезапно вспыхнуло рожистое воспаление.
– Черт! Черт! Черт! – Он трижды ударил кулаком по столу. – Я так и знал. Не хотел тебе говорить, но почему-то с первых минут мне стало мерещиться, что все закончится кровью. Ах, Альберт! Что же он так круто завернул!..