Нуль

Бабенко Виталий Тимофеевич

Дом, в котором жил Сергей, был устроен таким образом, что на каждом этаже, с западной стороны, имелась общественная лоджия – просторный балкон, откуда жильцы проходили на черную лестницу. Окна квартиры, в которой жил Василий Андреевич с семьей, тоже выходили на запад

Сергей прошел на общественный балкон, перегнулся через ограждение и насколько мог осмотрел окна соседской квартиры. Ближайшие два были темные, впрочем, имелось еще одно окно – на торцевой стене, за углом дома. Горит там свет или нет, понять было невозможно.

Сергей подумал, что, будь он помоложе, вполне рискнул бы встать на ограждение лоджии и дотянуться до окна. А то и допрыгнуть.

Иасстояние здесь было немаленькое, но вполне преодолеваемре – метр с чем-то. Если утвердить одну ногу на ограждении, а вторую на подоконнике и левой рукой, обмотанной тряпкой, разбить двойное стекло, можно считать, что ты уже в квартире.

Сергей посмотрел вниз. Двенадцатый этаж. Тридцать метров. Сто килограммов живого веса. Плюс заснеженный подоконник. Минус спортивные навыки. Уравнение не складывалось. Точнее, складывалось, но в результате получалось желе на асфальте. Нет уж, обойдемся без акробатических этюдов.

Он перегнулся чуть дальше. Ему показалось, что ближайшее окно квартиры Василия приоткрыто. Ерунда какая-то. Январь на дворе. Впрочем, мало ли что пьяному в голову придет. Может, ему не хватало воздуха. На стекле дрожали слабые цветные блики. Там действительно работал телевизор. Сергей прислушался. Ему почудился голос диктора, и даже долетело что-то вроде «события в Чечне»... По времени совпадает – четверть десятого, как раз должна идти программа новостей.

Сергей был абсолютно уверен, что Василий лежит дома мертвецки пьяный. А может быть, мертвецки – в буквальном смысле. Эту мысль он воспринял довольно спокойно. Слишком много было на его памяти пьяных смертей. Причем вовсе не обязательно от инфаркта или инсульта – эти прелести чаще случаются при похмельном синдроме. А когда человек в глубокой отключке, опасности совсем иные. Двое знакомых Сергея захлебнулись собственной блевотиной. Один вывалился из окна – тоже, видимо, воздуха не хватало. Еще один зарезался, гоняя ножом по своему телу зеленых чертей…

Ему вспомнилась вычитанная где-то история про Джека Миттона, богатого англичанина из Шропшира, жившего в девятнадцатом веке. Этот самый Миттон, благо что член парламента, высасывал ежедневно по восемь бутылок бренди и по восемь портвейна и к тридцати восьми годам пропил все свое немалое состояние – пятьсот тысяч фунтов стерлингов. Последние двенадцать лет жизни он не просыхал ни на минуту. Между тем помер Миттон не то чтобы совсем уж от пьянства. Как-то ночью его охватила неудержимая икота, и несчастный алкаш придумал избавиться от нее посредством шока, с каковой целью поджег на себе ночную рубашку. Прибежали слуги. Митиона погасили. Однако ожоги были несовместимы с жизнью, и член парламента лишился чувств – навсегда. Теряя сознание, он успел произнести: «Ну вот, икота прошла, слава богу».

Воспоминание о выпавшем из окна знакомом заставило Сергея по-новому посмотреть на вещи. Торцевой стороной дом выходил в глухой дворик, и тело, свалившееся сверху, могло пролежать довольно долго, не привлекая ничьего внимания.

Сергей спустился на первый этаж, вышел из подъезда и обошел вокруг дома. На снегу во дворике виднелось лишь несколько цепочек собачьих следов. Ни тела, ни следов падения не было. Он задрал голову. Окно на двенадцатом этаже было темным. Над крышей соседнего дома высилась, излучая волшебное серо-голубое сияние, заиндевевшая Останкинская башня. Небо было чистым. Очень далеко и высоко, помаргивая красным огоньком, среди звезд летел самолет. Думать о смерти не хотелось.

Резко вскинув голову, Сергей ощутил, что в затылке опять заворочалась боль. Он нашарил в

кармане зимней куртки конволюту анальгина, выдавил на ладонь две таблетки и проглотил. Минут через пятнадцать станет полегче.

Поднявшись на свой этаж, Сергей увидел, что Коля сидит на корточках перед соседской дверью и перебирает разложенные на полу железки. Там было несколько обрезков толстой проволоки, прут с шариком на конце, выдернутый из сливного бачка, скоба от приза по научной фантастике, полученного Сергеем много лет назад, – она символизировала орбиту вокруг земного шара, – направляющая от старого фильмопроектора и еще несколько загогулин, происхождения которых Сергей не смог вспомнить.

Призовую скобу Сергей забраковал сразу – хотя увлечение фантастикой дело прошлого, но портить приз все же не годится, пусть себе стоит на шкафу, могильный памятник былой литературной страсти. После долгих экспериментов стало ясно, что лучше всего для борьбы с задвижкой годится деталь фильмопроектора. Она была из мягкого металла и достаточно длинная.

Сергей осторожно заглянул в свою квартиру. Катя с Леной сидели на кухне и тихо беседовали. Костик с Ниночкой смотрели в комнате американскую комедию «За бортом». Точнее, смотрел один Костик – как он сообщил, в двадцатый раз. Нина сидела в кресле, глаза ее были закрыты. По щекам змеились мокрые полоски. Сергей сбросил куртку, повесил ее в стенной шкаф и вернулся на площадку.

Металлическую направляющую от фильмопроектора пришлось по-разному изгибать раз десять. Наконец она точно вошла в щель и уперлась в ручку задвижки – во всяком случае, хотелось верить, что именно в ручку, а не куда-нибудь еще. После двадцати минут сопения – Коля и Сергей сопели попеременно, выхватывая друг у друга загогулину и шерудя ею в щели, – раздался долгожданный щелчок. Дверь тихо отворилась.

Сергей мгновенно вспотел. Оглянулся на дверь своей квартиры – в проеме никого не было. Головная боль резким ударом в затылок напомнила о себе. Слегка придержав сына, он первым вошел в соседскую квартиру.

Неприятный запах Сергей отметил сразу, хотя и не смог осознать, с чем он ассоциируется. Тяжелый, скользкий, стелющийся запах, чуть-чуть отдающий псиной и мокрым песком.

В прихожей – никого. В комнате – тоже, телевизор по-прежнему включен, идет какой-то фильм – кажется, американский.

Сергей заглянул на кухню. И замер. За столом спокойно сидел Василий, свесив голову на грудь и положив на стол руку с пистолетом (ТТ, отметил про себя Сергей, интересно откуда?). В правом виске его была заботливая дырочка. Стена за Василием была в брызгах и потеках крови.

Из-за плеча Сергея кухню разглядывал Коля.

– Назад, – тихо сказал Сергей. – Ничего не трогать.

Коля словно не услышал отца. Он на цыпочках вошел в кухню и приблизился к трупу. Сергей подумал, что сын, которому еще не исполнилось двадцати (в армии он не служил, учился и работал в одном и том же институте и вообще вел тихую, скромную жизнь), скорее всего никогда в жизни не видел убитых людей, тем более самоубийц, и сейчас ему может стать плохо.

Как всегда, он недооценил сына. Любой человек, смотрящий за неделю не менее трех триллеров, к двадцати годам набирает зрительский опыт, измеряемый тысячами смертей. Конечно, все они клюквенные, и экранная смерть уже на раннем этапе этого опыта неизбежно приобретает театральный оттенок, но в таком случае и реальная смерть становится сценической. Единственное, от чего Коля мог упасть в обморок, – это от вида крови, однако гемофобией он не страдал, поэтому лицо его осталось спокойным.