Нуониэль. Книга 1
Шрифт:
— Гвадемальд ещё далеко, — продолжал Ломпатри, уставившись на огромное изваяние девы, — а мы по уши в самых Дербенах.
— Я поговорил с этим Наимиром, — сказал черноволосый рыцарь. — Обычно утром приходит небольшой отряд из пяти — семи человек.
— А что у нас?
— У нас мало припасов, нет коней. Люди устали, из оружия, только два приличных меча, ваш да мой. Остальное — труха.
— Даже меч нуониэля? — спросил хмельной Ломпатри.
— Этот не считается. Никогда не знаешь, против кого этот меч будет направлен. Как я понял, вы с ним были на ножах до того, как он потерял память.
— Этот жрец сказал, что нуониэль — нелюдь, хотя сам поступал совсем не как человек.
— Я видывал сказочных тварей, — сказал Вандегриф. — Не доверял им и доверять
— Вандегриф, господин, — рявкнул Ломпатри из последних сил; он сильно захмелел. — Господин нуониэль спас мне жизнь. Да, он не из наших, но пока к нему не вернулась память, я склонен считать его…
— Я понимаю вас, господин. Не уверен, хватило бы у меня благородства и чести поступить так же: заставить себя считать его ровней.
— Какие у нас ещё преимущества перед врагом?
— У нас только один лучник, и тот из охотников. Положение — верная смерть.
— Но? — спросил его Ломпатри. — Вы, господин, хотели сказать ещё что-то.
— Я хотел сказать, что я рыцарь. И на вашей груди тоже золотой медальон. Я свой на тёплую постель в трактире не поменяю.
— Знали бы вы, господин Вандегриф, сколько раз я хотел променять свой медальон на кусок хлеба. Сколько раз я прикидывал количество ночей, и пайков, которое получил бы за него на постоялых дворах. И вот он мой медальон. У меня на груди. Я вам вот как скажу: мародёры ещё морды друг другу бить будут за него, копаясь в моей могиле!
Ломпатри залился диким гоготом. Потом он допил яблочный сидр и занюхал его белым рукавом льняной рубахи.
— Слушайте мою команду, господин рыцарь, — скомандовал Ломпатри. Вандегриф тот час встал по струнке. — Нам нужны лошади и припасы. Берите всех Отцов и Пострела. Устроите разбойникам засаду у разрушенных ворот. Это два столба в чистом поле, за яблоневым садом. Видать, раньше они служили воротами. Теперь забора или стены уже давно нет, но подъезжают к руинам всё равно через эти ворота; я видел, что земля там утоптана подкованными копытами. По ту сторону от этих столбов — огород. Земля там неровная, кустарники, мусор. Там спрячетесь. Пострела посадите дальше, чуть позади остальных. Когда разбойники подойдут к воротам, стрелой убейте последнего. Сами же в этот момент вступайте в схватку. Вы и в одиночку справитесь с этой мразью, но крестьяне всё равно должны сражаться — это их война. Пусть Солдат ведёт Отцов в лобовую. Вы же, верхом, нападайте с фланга. Отцов берегите: накажите не разбегаться перед всадниками, а держаться вместе. Постарайтесь, чтобы без убитых и раненых. Лучник у нас нестреляный, вы с ним перед боем погуторьте, напомните, какие разбойники твари тусветные, и что они могут сделать с похищенными детьми. Приукрасьте так, чтобы он точно выстрели в человека. Но скажите, что если всё же не сможет, пусть бьёт коню в круп, чтоб не убить. В круп, но не в подвздох! Шляпа и Жених пусть сидят с Главарём на голубятне — топоры наготове. Воська и господин нуониэль — при мне. Мы вступим в битву со стороны развалин, одновременно с крестьянами. Жрецов запереть в жилище. У двери поставьте коневода. До приказа не выпускать. Прошу к исполнению!
— Сочту за честь! — ответил Вандегриф по форме. — Это будет бой не из лёгких. Точное количество разбойников неизвестно. В отряде только один знаком с военным ремеслом. Если цель разбить врага и сберечь крестьянин, мы могли бы сначала заманить…
— Прошу к исполнению, господин Вандегриф, — приказным тоном повторил Ломпатри. — Делайте, как я велю, и учитесь. У меня были сотни подобных ситуаций, сотни засад, десятки переправ и бесчисленное множество сражений. Беречь крестьян — не цель. Это способ ведения боя.
— И всё же терять людей сейчас… — начал Вандегриф, но Ломпатри тот час перебил его.
— Я был командующим целого войска! — крикнул захмелевший рыцарь. — Девять из десяти солдат под моим началом умирали! При этом я считался лучшим. В Троецарствии люди умирают! Так что спуститесь с облаков и возьмите в руки меч; вы становитесь мягким.
Вандегриф, не ответив, откланялся. Когда
— Господин рыцарь, что вы думаете об этом типе, в белой мантии и с двумя мечами на поясе, о котором говорил жрец Наимир?
— Сдаётся мне, господин Ломпатри, это один из Белых Саванов, воинов из Варварии.
— Мой прадед рассказывал о них, — ответил Ломпатри, не отрывая взгляда от скульптуры.
— Значит, вашему прадеду Геринелю Сельвадо очень повезло, — произнёс Вандегриф.
— Я не позволяю никому предполагать, что победы моего деда — это всего лишь везение: мой прадед — великий воин. Но здесь я с вами не поспорю — ему очень повезло. Всем, кто пережил те нашествия, повезло несказанно. Завтра нам тоже пригодится везение. Бандитов может статься гораздо больше, чем говорили жрецы. Да, господин, всё хотел узнать у вас: что здесь начертано? — спросил Ломпатри, указывая на замшелую руническую надпись под статуей.
— Письмена старые, господин рыцарь. Узнаем, — пообещал Вандегриф, с грустью вздохнул и скрылся за дверью.
Предрассветная мгла только-только начала редеть, а все приготовления к бою уже завершились. Отцы — крестьяне Мот, Кер и Влок — мёрзли в заиндевелой траве, сразу за распаханными делянками жрецов. Чуть поодаль от них за деревянными бочками для навоза прятались Вандегриф и Навой. Лучник Атей тоже схоронился так, что никто его не видел. Но каждый из отряда знал — парнишка где-то рядом и держит свой лук наготове. Вандегриф, как и наказал командир, всё растолковал молодому стрелку. Тот слушал рыцаря молча, а потом обещал всё сделать правильно. Молнезар, которого теперь все кликали Женихом, охранял калеку Акоша. Вместе с сыном Навоя Еленей, они мёрзли на башне, не спуская глаз с Главаря. Только пламя из железных корзин спасало их от холодного ветра, властвующего на такой высоте, откуда были видны горная цепь Чнед и силуэт самого Дербенского Скола. Нуониэль с Воськой коротали время в разрушенном храме. Воське пришлось развести костёр возле своего господина: Ломпатри, несмотря на холод, продолжал сидеть возле огромного изваяния и рассматривать каменную плиту с рунической надписью. Нуониэль расположился возле входа — огромной арки, заколоченной дубовыми брусьями. Оттуда он наблюдал за двумя каменными столбами — развалинами врат; они хорошо просматривались сквозь потерявший листву яблочный садик. Отсюда виднелся и теплящийся костерок Закича, который мёрзнущий коневод развёл прямо у крыльца жилища жрецов. Коневод сидел у двери запертой на засов, подложив под мягкое место потрёпанных соболиных шкур Кера, которые тот уже и не думал продавать жрецам. Сами жрецы со слугой Челиком, грустили взаперти, ожидая своей участи. Настроение у служителей Учения было скверным. Только пухлый жрец Бова старался не унывать. Он сидел поодаль от всех, прислонившись спиной к входной двери, за которой в такой же позе расположился коневод.
— Проснулись голуби, — сказал Закич, не зная, что уши Бовы находились в двух вершках от его собственных ушей.
— Аж но проснулись? — спросил его Бова из-за двери.
— Воркуют, — ответил Закич, не удивившись, а даже обрадовавшись, что в утреннем морозце он оказался не так одинок, как думал.
— Это с прохлады. Звукам на прохладе вольн'o. Летят быстро и далёко, — мечтательно отвечал Бова.
— Отколь знаешь?
— Был у нас в граде стольном Идрэне жрец один. Трактат — три сотни листов! И всё о звуках да о голосах. Писал, что по холодам звуки далече слышны, а по зною наоборот, где рождаются, там и мрут. Никуда не летят. Наши его Ушаком прозвали.
— С чего же они его так?
— Видать с того, что об ушах всё писал, — рассмеялся Бова. — А у нас в касте у каждого своя кличка была.
— Тебя-то как кликали? — спросил Закич.
— Ан сам не смекнёшь! — усмехнулся Бова.
— Бовка-толстяк? — предположил Закич.
— Угадал! Бова Пухлый. Злой ходил! Аж самому теперь страшно. Нынче как вспомню — даже совестно.
— Чего же тут совестного? Тебя мать как нарекла? Бовий или Бова, если кратко. Так что же тут совестного, если тебя прочие зовут не по правде, а по прихоти своей?