Нуониэль. Книга 1
Шрифт:
— Похоже, это скиталец, — шепнул рыцарь Вандегриф на ухо Ломпатри.
— Или шпион бандитов. А может быть и тот самый великий господин, — добавил Закич.
— И не терпится же тебе поглядеть на этого мага, да? Берите Солдата и проверь всё вокруг, — ответил ему Ломпатри, а сам вернул меч в ножны и сделал шаг вперёд.
— Мир тебе, — поприветствовал незнакомца Ломпатри, в то время как Вандегриф с Навоем и Закичем скрылись за деревьями. — Мы — люди добрые, да и ты, как погляжу, не бандит. Позволь нам разделить с тобою привал.
Незнакомец закивал головою, пытаясь скорее дожевать кусок мяса, чтобы ответить, и жестами пригласил гостей к своему костерку.
— Я из Атарии, — продолжал Ломпатри, садясь на стул, который еле успел подставить ему Воська. — Сдаётся мне, что ты не простой путник, а самый что ни на есть скиталец.
— Тут ведь как поглядеть, — заговорил неизвестный чавкая. — Коль человек таков, как сам себя величает, то это
— А не видал ли я его раньше? — спросил вдруг Мот. Молнезар и Еленя подошли поближе и пристально вгляделись в заросшее лицо этого скитальца. Тут подоспели и дозорные. Навой тоже как-то подозрительно посмотрел на хозяина костерка.
— Это мои товарищи из Степков, — объяснил Ломпатри скитальцу.
Тот выпрямился и проглотил, наконец, кусок, который всё никак не мог дожевать.
— Я его глазёнок в жизни не забуду, — коварно произнёс Навой, приближаясь к скитальцу, как хищник к жертве. — Этот у нас тоже из Степков будет. Ребята! Это же предатель Лорни! Убийца паренька Йоки!
— Из Степков? — непонятно у кого спросил Ломпатри. Но рыцаря уже никто не услышал, потому что крестьяне все как один налетели на скитальца, повалили на землю и стали мутузить, горячо понося избиваемого, на чём свет стоит.
— Отрадно! — улыбнулся Ломпатри, глядя, как Вандегриф и Закич пытаются оттащить крестьян, будто бешеных собак. — Ст'oит благородному рыцарю ударить слугу, простолюдины тут же нарекают его жестоким, кровожадным, беспощадным. Затаивают на него обиду и до конца жизни, стиснув зубы, желают жуткой смерти. Но как только челядь скопом кидается на одного — здесь гнева и расправы нет. Здесь справедливость наказания, немая совесть и уверения друг друга в благочестии. Читай своё Учение, жрец Наимир, пиши его хоть всю жизнь: не понять ни холопам, ни тебе, что рыцарь рыцаря не предаст. Он вернётся. Гвадемальд придёт. И тогда, Великий Господин, этот всемогущий колдун услышит поступь смерти. Ибо нет в мире этом силы могущественнее, чем рыцарская честь.
Глава 11 «Птенец гнезда Мирафимова»
Мои сны хранят то, что потерял мой разум — воспоминания о прошлом. Если я смогу сохранить то ощущение себя, какое испытываю сейчас, в этом сне, и перенести его туда, в настоящий мир, я вспомню себя, вспомню свою жизнь и свой путь. А сейчас я должен продолжать карабкаться по этому острому склону. Я устал, но время не ждёт. Мне должно спешить. Слишком много поставлено на кон. И вот я карабкаюсь по склону из острых камней. Я не вижу, ни пути перед собою, ни неба, ни той земли, оставшейся далеко внизу, у корней этой великой горы. Перед моими глазами лишь острые камни. Я выбираю те их них, которые кажутся надёжными и которые не поранят мне ноги и руки. Склон крут, и мне приходится тянуть своё тело изо всех сил. И пусть я вижу только камни, я чувствую, что вокруг меня всё кипит, повсюду суета и хаос. Крики со всех сторон, стоны о помощи, пожар и столбы дыма, поднимающиеся от изуродованных огнём строений. Споткнувшись и упав на острые камни, я закрыл голову от волны пыли и щебня, сорвавшейся прямо на меня, откуда-то сверху. Краем глаза, среди пожарища я различил ту башню, которую видел раньше в этой непонятной стране. Башня из чёрного камня пылала, так же, как и окружающие её башенки серого цвета, возвышающиеся над стеной вьющейся по долине. Моя башня пылала изнутри. Клубы дыма выкатывались из окон под самой крышей, увлекая за собою языки пламени. Башня напоминала огромный факел, тлеющий посреди мелких углей, разбросанных вокруг. Дым из долины доходил и до склона этой горы, на вершину которой я так стремлюсь. И вот я вновь поднимаюсь на ноги и спешу вперёд.
Вскоре я поднимаюсь достаточно высоко, где склон уже не столь крут. Вокруг всё заволокло дымом; в воздухе кружит пепел и пыль. Я расправляю плечи и встаю в полный рост. В моих руках верный меч. Это тонкий, прямой клинок, отливающий жёлто-красным. На нём нет заточки; лишь его конец острый, как жало осы. Навершие моего меча не украшено драгоценным камнем, а обвито грубым кожаным ремешком. Я иду сквозь серый мир пепла и жара вперёд, где на дрожащих камнях лежит существо, за которым я пришёл. Это та самая фигура из моих снов со стены. Она живая. Теперь я точно вижу, что чёрные ткани вокруг её стана — это не полы плаща, а огромные крылья. Но сейчас они лежат на камнях словно неживые. Везде пепел, но от крыльев в сторону тянется след, будто бы это существо шло-шло, а мёртвые крылья собирали на себя пепел с камней. И только я бросаюсь помочь этому существу, как впереди, из-за пика горы, виднеющегося сквозь дым и сажу, появляется исполинская тьма. Может показаться, что это чёрный дым окутывает небосвод. Однако очертания его крепки и не уносятся за облаками, как другие столбы дыма, тянущиеся из поглощённой пожарами долины. Огромная тьма нависает надо мною, и я ощущаю палящий жар, исходящий от этой неведомой стихии. Я ощущаю дыхание этого чудовища и свою ярость —
Собрав всю волю в кулак, попрощавшись с жизнью, я глотаю отравленный пожарами воздух, чтобы издать свой последний боевой клич. И в это мгновение крылатое существо, лежащее у моих ног, поводит крылом, являя мне свой стан, свою голову и своё лицо. И снова я помню всё, что видят мои глаза: и тёмную кожу, и очертания скул, и губы и опалённые волосы. Единственное, что предстаёт моему взору впервые — это взгляд. Из-под спутанных волос, ниспадших на лицо, на меня смотрят два глаза, размером с мою ладонь. Эти огромные очи переливаются сине-белым светом, проникающим мне прямо в душу. Я больше не могу дышать, не могу двигаться и не могу удержать клинок в своей крепкой, ещё молодой руке. Всё, что я могу делать, это смотреть в эти живые, но столь похожие на драгоценные камни глаза. Что мешает мне двигаться? Почему я не могу издать ни звука? Куда исчезает этот мир? Гладкие как стекло очи сияют изнутри. Кажется, что там за ними мириады маленьких звёзд или пляшущих светлячков, посылающих свой свет наружу. Свет не исходит прямыми лучами, а медленно выходит наружу, растекаясь извивающимися языками голубого, белого, синего и лазурного цветов. Могучая тьма, нависшая надо мною, опускается всё ниже и ниже, но мне уже нет до этого дела. Жар вот-вот спалит веточки на моей голове, но для меня важны только эти невероятные глаза и тот свет, который я вижу в них. И когда мне показалось, что сияние этих очей затмило весь мир, клинок, отрывается от моих рук и падает на камни, издавая пронзительный звук вибрирующей бронзы.
***
От лязга бронзы о камень нуониэль проснулся, вскочив с лежанки чуть ли не на ноги. Упершись руками в настланные шкуры, сказочное существо ещё некоторое время не могло понять, где же оно находится. Оглядевшись, чувство реальности вернулось к нему. Перед ним, на утоптанных листьях возвышалась кучка остывших камней, которые прошлым вечером принесли в красную палатку, чтобы сохранить на ночь тепло. Рядом лежал Ломпатри. Рыцарь расположился на шкурах, устремив свой взор вверх, на красную ткань, защищавшую от ветра и холода. Пробуждение нуониэля, казалось, нисколько не взволновало старого военачальника. Это стало походить на игру, которая даже немного забавляла нуониэля. Сказочное существо знало наверняка, что Ломпатри опасается возвращения памяти своему удивительному спутнику. В то же время, ветковолосый не мог представить себе, что, в момент возвращения памяти, его поведение изменится настолько, что рыцарь без труда угадает в этой перемене роковое обстоятельство. К тому же, Ломпатри никак не мог знать, вернулась ли к нуониэлю память во время сна или нет. Видимо, по утрам рыцарь должен сильно переживать, а потом осторожно угадывать в первые минуты бодрствования нуониэля — всё ли осталось как прежде, или теперь он знает всё, что некогда забыл. Но и этим утром Ломпатри из Айну оставался невозмутим в момент пробуждения товарища. Это или невероятное самообладание, или же свидетельство незначительности того, что никак не мог вспомнить сказочный спутник рыцаря.
Нуониэль сел на шкуры и отпил воды из бурдюка, висевшего на шесте у входа. Слабый, но порывистый ветерок хлопнул тканью палатки и снова исчез. Снаружи слышались тихие голоса проснувшихся мужиков. Кто-то прошёлся совсем рядом со входом. Зафыркали кони. Ветерок снова появился невесть откуда и опять хлопнул разок красной тканью.
— У нас с ним старые счёты, — произнёс Ломпатри, имея в виду ветер. — Этот пройдоха давно мне докучает. Пытается разрушить то, что осталось от моей жизни. Он многое у меня отнял. Но я ещё поквитаюсь с этой невидимой тварью.
Ломпатри сел и посмотрел на нуониэля. Тот протянул ему бурдюк. Рыцарь медленно сделал несколько глотков.
— Наше преимущество в том, что никто не знает, где мы и куда двигаемся. Этот великий колдун, кем бы он ни был, понятия не имеет, что напрямик к его логову идёт отряд. Скрытность — вот чем мы одержим верх. У нас есть пленник, который расскажет нам о форте. Местные знают все тропы. Я и господин Вандегриф каждый стоим с десяток этих оборванцев. А вы, господин нуониэль, можете помочь нам как мечом, так и своей сказочностью. Кто его знает, а вдруг этот Великий Господин и впрямь не просто сбежавший из гильдии маг, а самый, что ни на есть волшебник? В таком случае, вам, как нечеловеку, будет легче сладить с ним. Хотя, я во все эти сказки про волшебников не верю. Но, вы не переживайте, господин нуониэль — до волшебника вряд ли дойдёт дело. Рано или поздно, нас нагонит господин Гвадемальд со своим новым войском. Они и разберутся с этим неизвестным руководителем бандитов. Наше дело — найти детей. А ваше — быть рядом со мною до тех пор, пока господин Гвадемальд не объявится и не потребует от меня сложить оружие и стать его пленником.