Няня на месяц, или я - студентка меда!

Рауэр Регина

— Зинаида Андреевна, вы мои джинсы не брали? — повторяю спокойно.

Как просили.

— Ту кошмарную половую тряпку, которую ты все еще не удосужилась выкинуть?

— Ее самую, — я улыбаюсь.

Мило, но, кажется, получается иезуитски.

В духе Лаврова.

— Я отдала их в химчистку, — невозмутимо сообщает Фрекен Бок и непробиваемым броненосцем плывет к папоротникам. — Ты ведь совершенно не умеешь носить вещи аккуратно, Дарья.

Су… суперская домработница.

Всем советую, адрес

дам и объявления расклею в надежде, что такое сокровище кто-нибудь заберет.

— Лёнь, мы ж договаривались, что мои вещи она не трогает! — я влетаю обратно в гостиную, где Лёньчик уже отставляет пустую чашку.

Точнее демитассе, называть ее чашкой — нельзя, и уж тем более расстрельно обзывать демитассе кружкой.

Зинаида Андреевна чутко за этим следит, и поправлять меня терпеливо и хладнокровно она не устает.

— Дань, заканчивай, — Лёнька снисходительно усмехается и, чуть сдвигая узел галстука, подходит ко мне. — Ты чего как маленькая, а? Мои вещи не трогать, свое стираю сама, утюжу сама, прибираю сама, кружку помою сама, кровать заправлю сама. Сама-сама-сама. Радуйся. Многие мечтают перевалить домашнюю рутину на кого-то другого, а ты еще и возмущаешься.

Меня чмокают в щеку и уходят.

И, глядя перед собой в пустоту, я слушаю, как хлопает входная дверь.

Не с той ноги день начинается, видимо, не только у меня, поскольку Лавров вместо приветствия отвечает хмурым взглядом и заверением, что утро добрым не бывает.

И, подтверждая собственные слова, он не может застегнуть запонки.

— Помочь?

Вместо ответа Кирилл Александрович сверкает глазами, и я уже жалею, что предложила, когда он протягивает руку и запонки.

— Ненавижу этот официоз, — неохотно скрипит он и сверлит взглядом, пока я споро вдеваю, как кривится Лёнька, статусное явление.

На нем я, кстати, запонки застегивать и научилась.

И разбираться в них тоже, поэтому смело могу похвалить Красавчика за вкус и разборчивость. Запонки у него шикарные.

— А зачем вам сегодня официоз? — я отпускаю правую его руку и командую. — Вторую конечность.

— Я сегодня на конференции выступаю.

— Поздравляю, — закрутив вторую, я улыбаюсь.

И поспешно отступаю, поскольку с парфюмом некоторые, кажется, переборщили, и я его воспринимаю слишком остро, как-то неправильно.

— Спасибо, — Лавров скептически хмыкает, смотрит пристально.

Нервирует.

— Да всегда пожалуйста, — и я хмыкаю в ответ, и взгляд не выдержав отвожу первой. — Пойду… кофе сварю.

Кофе я варю по старинке в турке, настояв, что так вкусней, а Кирилл Александрович, насмешливо согласившись, ждет и курит, забираясь на подоконник и что-нибудь рассказывая.

Вот только не сегодня.

Сегодня эта почти двухнедельная почти традиция

нарушается, когда, снимая турку первый раз, я слышу, как в коридоре тихо закрывается дверь.

Кирилл Александрович уходит по-английски, и от этого внезапно становится обидно.

И готовый кофе я выливаю в раковину.

Одной пить не хочется.

Суслики молчаливы.

Спокойны.

И послушны.

И я в третий раз, как заполошная мамаша, проверяю температуру и спрашиваю ничего ли у них не болит, не хотят ли они погулять или разнести квартиру, играя в войнушку или индейцев.

Сегодня я даже не против побыть вождем краснокожих, а потом получить очередную выволочку от Кирилла Александровича.

Вот только суслики не хотят.

Ни погрома, ни гуляний, ни-че-го.

И у них ничего не болит, и лбы они послушно подставляют и даже не фыркают, что есть градусники и примитивно мерить губами — это дилетантство.

Они вообще ни на что не возражают, не бурчат и не спрашивают, они сидят в обнимку в гостиной и смотрят «В мире животных».

Про сафари.

И не шумят, когда я переключаю на футбол.

Футбол они тоже согласны смотреть, и магазин на диване, и криминальную хронику, которую я сама поспешно выключаю.

И, не выдержав, я демонстративно заслоняю плазму и упираю руки в боки.

— Что за тихий бунт на корабле, монстры?

— Ничего, — они отвечают хором и вяло.

И желание еще раз проверить температуру у меня возникает само, и вопрос чего болит я задвигаю подальше.

— Тогда что происходит?

Суслики вздыхают и переглядываются, чтобы снова вздохнуть и также хором ответить:

— Ничего.

И их механическое «ничего» меня добивает. Хватит, в душу лезьте и пытаться выяснить я не собираюсь, но и страдать весь день тоже не выход.

Обойдутся.

Я за кипишь и веселье, поэтому плюхаюсь между ними на диван и складываю руки на груди, чтобы мрачно возвестить:

— Отлично, раз у всех сегодня ничего, то поход в Град отменяется. Будем сидеть и страдать. Разрешаю даже рыдать навзрыд, только дайте я спасательный жилет надену и лодку куплю.

Информацию они переваривают с минуту, а потом Ян пихает меня в бок и недоверчиво переспрашивает:

— Ты хотела повести нас в Град?

— Ага, — врать, не краснея, я научилась давно, поэтому на заискрившийся в глазах восторг я отвечаю кристально честным взглядом.

— А Кирилл не будет против? — Яна хмурится, но у нее глаза тоже загораются.

Про ФантазиюГрад они невзначай — чисто случайно по сто раз на дню — жужжали уже дня три.

— Не будет, мы ему напишем, — я фыркаю и достаю телефон, — и позовем с собой Эля.

Я им подмигиваю, а суслики переглядываются и улыбаются.