Ню
Шрифт:
…– Скажи… А ты часто влюблялась?
– А я все время влюблена.
– Как это так – все время?
– Вот так – все время, а что?
– И сейчас влюблена?
– Конечно.
– В кого, можешь сказать?
– Да в парня одного. Так – ничего особенного.
– Ты спишь с ним?
– А как же. Тут самое главное – обмен жидкостями.
– Это как? Какими такими… жидкостями? – сон сразу, как рукой…
– Ну… всякими. Пот, сперма, слюна… Еще – вдохновение…
– А это еще что такое?
– Что-то типа оргазма, по-вашему.
– По нашему…
– Сложно объяснить, Гоша… Да и ни к чему тебе…
Она опустила голову на подушку и прижалась ко мне так крепко-крепко, и – уснула. Прямо в старой, вылинявшей футболке. Улыбаясь.
А я – только под утро……Луна глядела на нас потому, что на море ей уже, наверное, надоело.
Ню лежала рядом – обессиленная и нездешняя. И улыбалась как-то – вовнутрь.
А мне вдруг страшно захотелось узнать, о чем она думает, когда, как сейчас – сразу после…
Прежде мы никогда не спали вместе, в одной кровати рядом. Мы спали друг с другом, но – в другом смысле, по-другому. А
Я подумал, что рай, очень может быть, существует…
Когда она перестала быть для меня – обнаженной натурой? Телом? Ню?Иногда, сразу – после, мы болтали.
…– Гош, скажи… А вот ты, когда портреты мои резал…
– Ну?
– Ты сильно… переживал?
– Переживал…
– А как?
– Что – как? Переживал и все.
– Понимаешь, об этом лучше говорить…
– О чем – об этом?
– О смерти…
– О смерти? А кто умер? Не мы с тобой – это точно…
– Картины. Ты же их – убил. Значит, они умерли. А тех, кто умер, надо вспоминать, иначе они умирают на самом деле…
Я поворачиваю к ней голову и вижу только ее силуэт на фоне ночного неба. Ну вот – откуда у нее…
– Ты же не хочешь, чтобы они умерли – совсем?
– Наверное – нет…
– Тогда – говори…
– Ну… Как тебе объяснить… Было два момента. Первый – я никогда раньше не работал в такой технике. Очевидно, это в какой-то момент стало доминировать, а я не заметил. И получилось – техника ради техники… Это, конечно, упрощенно, но тем не менее… И потом – это не главное…
– А что – главное?
– Пожалуй, излишняя самоуверенность… Вот… ты приходила, позировала, я на тебя смотрел… Иногда – просто смотрел, даже ничего не делал, ни одной линии, ни одного мазка – ничего… Я тебя – впитывал, понимаешь… Ну, вот… Мне когда-то давно попались стихи, там строчка была такая, я ее запомнил. «Твоих мелодий гибельная суть, твоих шагов ленивое начало…» Лишь когда ты в меня входила и наполняла меня, и твои мелодии начинали звучать, и я слышал эти шаги, я принимался рисовать. И однажды мне показалось, что в этом уже нет необходимости, что ты во мне – всегда, что я могу в любой момент, не глядя, передать этот свет – тебя и из тебя. И эту твою мелодию… Иллюзия… Мне показалось, что я до конца познал то, что познать нельзя. Свет – неисчерпаем. Но оказалось, что и ты неисчерпаема – тоже… Слишком сложно, да?
– Послушай, Гоша… А хочешь, мы это повторим, ну, еще раз. Я тебе помогу, подскажу…
– Ты – мне? Что ты можешь подсказать?
– Что надо сделать, чтобы все получилось.
– Да? И что же?
– Ты должен… сам меня раздеть. Попробуй – раздеть меня – сам. Вот увидишь…
– Как ты сказала? Раздеть?
Но Нюша уже спала…
4Я все никак не мог на нее наглядеться. Вот – просто…
Даже подглядывал, надеялся увидеть нечто такое, чего еще… Потому что было всегда – мало.
Она была невысокого роста, ямочки на щеках, румянец, совершенно беззащитные плечи. Копна каштановых волос. И, самое главное, у нее были потрясающе правильные пропорции тела. Она вся была как золотое сечение, идеальная соразмерность во всем, и необыкновенный, только ее – оттенок кожи. А если до нее дотронуться. Положить на нее ладонь. Провести по ней… Порой мне было жаль, что я не скульптор, только потому, что передать не просто форму, цвет, тепло, но – чудо прикосновения к Ню…
Как-то раз она уснула на берегу, а к ночи у нее подскочила температура – она, конечно же, обгорела. Порывшись в теткиных шкафах, я нашел какую-то, на мой взгляд подходящую мазь, перевернул ее, сонную, на живот и стал осторожно натирать ей спину и плечи. И вдруг поймал себя – на нежности к ней. В эту секунду Ню – кончилась. Или наоборот – началась…
…Утром, двигаясь на мне, она наклонилась и поцеловала меня в губы, и произнесла только одно слово:
– Марик…
Мы начинались вместе – Ню и я…– А ты уже приезжал сюда с женщинами?
– Приезжал.
– А ты был уже женат?
– Угу, был…
– А хочешь – еще раз?
– Жениться? Нет…
– Вот и я – нет.
– Ты еще молодая… Но, вообще-то, и молодые тоже хотят – замуж. Все хотят…
– А я – не все!
– Это я уже успел понять. Так почему – нет?
– Это больно.
– Что – жениться?
– Да нет. Ты – балда… Больно потом, когда хорошее кончается.
– Обязательно кончается?
– А как же иначе? Оно всегда кончается. Это только плохое тянется, тянется и никуда от него…
– Но есть же на свете счастливые люди…
– Я не встречала…
Солнце палило. И ее горячий живот под моей рукой. А губы – вот они, наклонись и пей… И я – пил. Пожалуй, действительно, и я не встречал тоже…
Так что, очень может быть, она…Однажды, перед самым закатом, мы случайно набрели на заброшенный яблоневый сад. Покосившийся забор из прогнившего штакетника, и дыр больше, чем этого самого забора. Но сад… А какой там стоял запах…
Нюша носилась между деревьями, хватаясь за стволы и радуясь, как ребенок. Подбирала валявшиеся повсюду яблоки и ела. А они – хрустели у нее на зубах…
– Смотри, сколько их тут, – она повела рукой вокруг. – Они же просто пропадут и все, сгниют, жалко. Давай возьмем с собой, ну хоть немного, хоть на сегодня, а?
– А во что? У нас же ничего нет, Нюша…
– Я сейчас что-нибудь придумаю, подожди минутку…
Она шустро стянула через голову свою белую майку, простую, на резинке, юбку задрала до подмышек – получилось – платье. Не слишком длинное, до середины бедер…
– Вот, из этого можно сделать узелок, видишь?
– Вижу… – я смотрел на ее голые плечи. – Знаешь что, верни-ка юбку на место…
– Но я…
– Я сказал – верни юбку на место, слышишь…
Она стояла передо мной – смущенная, враз покрасневшая и почему-то – беспомощная. Я ее такой…
– Ну…
– Я… Я стесняюсь.
– Кого? Здесь же никого нет.
– Ты
– Почему? Я что, тебя голой не видел?
– Это совсем другое, это работа. А сейчас…
– А ночью? Тоже работа?
– Ночью – темно…
– Ну и что? Что изменилось?
– Ты не понимаешь…
– Ну, так объясни.
Она подняла на меня глаза и несколько секунд молчала. Потом – отвернулась.
– Если ты часто будешь видеть меня голой, я тебе надоем… тело мое тебе надоест. Я ведь для тебя – тело. Ты его – рисуешь. Ты его… – она запнулась. – А я не хочу… надоесть. Хочу, чтобы ты каждый раз – удивлялся мне, вот…
Передо мной стояла – смущенная и покрасневшая, и вся целиком моя – Ню…
– Я понял. А теперь – верни юбку на место…
… Ню медленно подняла руки, ухватила ткань и потянула ее вниз. Ее глаза были полны слез.
– Еще, – сказал я. – Сними ее совсем…все сними… Вот так, да…
…– Что… дальше? – спросила она, хлюпая носом.
– Подойди к дереву и прижмись к стволу… И не хлюпай ты, дуреха. Чуть опусти голову и чуть – вправо… левую ногу… все… замри и не шевелись…Я знал ее тело. Я помнил каждый его изгиб и каждую ложбинку. И как она сказала: попробуй раздеть меня – сам… Я сделал это – ее руками, и все, в самом деле – получилось. Я написал ее «Портрет в солнечном свете», хотя солнца почти уже не осталось – закат, закат, закат… Но она – светилась. И техника была особая, уникальная. Когда все мазки выполняются одной единственной кистью – нежностью. Такой же слепящей и обжигающей, как… 5
Назавтра мы уезжали…
Умри мы вместе, одновременно в ту последнюю ночь, было бы легче потом, потому, что этого – потом – не было бы вовсе…Город ждал нас. И жизнь резво взяла меня в оборот, так, что уже на следующий день Ню оказалась почти призрачным существом, и жить без нее стало возможно. Не слишком весело, все-таки я к ней изрядно привык, но – возможно. Да и куда мне ее – в заваленную подрамниками и старыми холстами мастерскую с завтраками на этюднике. И отсутствие стабильного заработка… Даже при моем нездоровом отношении к светящимся женщинам. Правда, не светилась больше ни одна из… Ни как Нюша, ни – вообще…
Ее не было месяца три. На звонки не отвечала, сама не звонила, ее просто – не стало. Я, конечно же, мог ее отыскать, но когда представлял, как являюсь к ней нежданный-незванный… Возможно, застаю ее не одну, а с… В один прекрасный день она появилась и осталась аж на две недели. И, разумеется, это были совсем другие две недели, не те – крымские, морские, яблочные. Снегопад и сосульки…
– Нюша, где ты была все это время?
Она молча стояла, прижавшись ко мне всем телом и, по-моему, дрожала.
– Замерзла?
Несколько раз подряд судорожно кивнула.
– Ладно, потом расскажешь, проходи, чаю горячего, с баранками, да?
…– Ну? Теперь рассказывай все, слышишь? Все. Где была, что делала?
– Была…
– Я звонил, а ты не отвечала…
– Не хотела…
– Допустим. А что сейчас?
– Ничего особенного. Вот только… бабушка умерла. Теперь у меня – никого…
– Как это – никого, а я? – но этого я не сказал……– Слушай, Марик, можно я поживу у тебя недельку, а то мне пока некуда идти…
– Живи, разумеется. А почему – некуда идти? У тебя же, вроде, квартира была?
– Да. Там сейчас Алик…
– Кто это – Алик?
– Ну, тот парень. Который – ничего особенного. Помнишь?
– И почему он там, а тебе некуда идти?
– Не знаю. Не хочет уходить. Но я разберусь…
…Как-то само собой, мы оказались в постели, и резанула воспоминанием линия загара внизу ее живота… И нежность, тенью проскользнувшая на кончиках пальцев.
И вкус яблок на ее губах. И что – не моя. А может, все это мне только…Утро теперь состояло из омлета и кофе, день – из оформления очередной выставки в очередном доме культуры, вечер – из усталости, душа и легкого ужина, ночь – из Ню… Жизнь то ли остановилась, то ли еще не началась.
Чем она занималась дни напролет – я не спрашивал, но видно было, что дома не сидела. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, но… Некое подсознательное мужское нежелание раздавать авансы… Чтобы – не подумала… Не строила иллюзий. Чтобы…
Встречала почти всегда одинаково – улыбкой и голыми плечами. Она знала мое отношение к ее телу и показывала мне его украдкой, словно – случайно, ненароком, дарила – себя. И я перестал ее рисовать – совсем…
Вечерами мы болтали, даже не помню – о чем. О ерунде.
– Нюш, скажи… А вот ты пришла именно – ко мне. Почему?
– А что, мешаю, да? – и сразу испуганные глаза – вот-вот рванется вещи собирать.
– Да нет, ну что ты в самом деле, я просто так спрашиваю, ну… Да живи ты сколько хочешь…
Она выдыхает и мгновенно успокаивается – верит.
– А что тебе непонятно-то? Что – почему?
– Ну… У тебя – своя жизнь, свои друзья. Мало ли. Неужели среди них – никого…
– Дело совсем не в этом.
– А в чем? Я и спрашиваю…
– Ты – хороший.
– Это ты ошибаешься, точно. Это не про меня…
Она уставилась на меня исподлобья, вот-вот полезет драться, защищать меня от самого себя.
– Ты добрый. Ты не врешь. Ты не такой, как другие.
– Я врун еще – как! И – часто. А доброта моя… Ну, может, зла прямо такого во мне и нет, но и доброты особой…
– Ты – мне не врешь, понимаешь? Мне. И все, мне достаточно. И со мной ты – добрый. И открытый. Я же для тебя – тело-картина-девочка. Не больше. Но и не меньше. И ты этого никогда не скрывал, не требовал от меня больше, чем получаешь. Не пытался взять больше, чем я отдаю. Ко мне ты добрый, а что еще надо…
Она пожимает плечами, и я утыкаюсь ей в шею. И думаю о том, как я буду жить без нее дальше, если она…
Когда она снова пропала, я затосковал.
Сначала я пытался завалить себя работой, потом поехал к ней домой – в ее квартире жили незнакомые люди. А потом работа закончилась, и я начал пить. Сначала – понемногу, но в одиночку, а дальше…
Весна пришла серая и слякотная, жить не хотелось.