Ню
Шрифт:
Ню появилась в конце апреля – исхудавшая и какая-то встрепанная, как воробей.
Влетела и повисла у меня на шее.
– Гоша!
И увидела пустые бутылки…
Она набрала полную ванну и засунула меня туда. Следом – и себя. Так я и отмокал – постепенно. А когда более-менее отмок и попытался ей улыбнуться – заплакала…
– Почему ты пьешь?
– Мне пусто.
– Что такое – пусто? Чего тебе не хватает?
– Тебя.
– Ты врешь!
– Тебе – нет. Тебе я не умею…
– Больше не пей!
– Больше – не уходи…
– Раз ты просишь – не уйду.
– Я хотел тебя найти. Я пытался…
– Напрасно. Раз не прихожу, значит – так надо…
– А что с квартирой? И этот, как его, Алик? Что с ним?
– Все в порядке, Гоша. Квартиру я уже продала. А Алик… Его я – убила…
– …?!– Что ты сказала?
– Что я его убила…
…– Нюша…
– Что?
– У тебя с головой – как?
– Как всегда. И вообще, теперь все хорошо…
– Теперь?
– Да.
– А раньше – нет?
– А раньше мне надо было долг вернуть. И много разного другого сделать…
– Вернула?
– Да, весь, до конца. И еще кое-что осталось, могу не работать. Так мне приходить?
– Нет, не надо. Не приходи…
– ?…
– Ты просто не уходи. Не уходи – и все. Совсем…
Она осталась…– Нюша, я сегодня поздно…
– Хорошо, я дождусь.
– Не надо, ложись спать, я тут сам…
– Хорошо.
Вернувшись, я находил ее спящей, свернувшись калачиком на узкой кушетке, прямо у входной двери. Рядом, на этюднике – клубника и плитка шоколада.
Я брал ее на руки и нес в постель.
– А шоколад-то зачем?
– Чтобы грустно не было…
– А клубника?
Улыбается…
– Клубника для запаха.
– А почему у двери, тоже, чтобы грустно не было?
– Нет… – смотрит.
– А почему?
– Чтобы, как собака – хозяина…
– Ох, Нюша… Нюша… ты…
И никогда ни одного вопроса. Ничего…
Такие бывает…
А летом мы снова уехали в Крым.
6Я не хотел брать с собой этюдник и краски. Потому, что не хотел – писать. В том числе и ее – Аню. А может быть, ее – прежде всего… Наверное, просто боялся, что если еще раз…
Она меня, конечно, уговорила. И даже тащила на себе здоровый, тяжелый, полный кистей и тюбиков с красками, этюдник до самого вокзала.
Я не мог ее рисовать, я не мог ее подчинить. Она никогда не спорила, покорялась во всем, глядя на меня снизу вверх или, наоборот – сверху вниз преданными, только что не собачьими глазами, и всегда все выходило – по ее. Я это видел, понимал и – ничего не мог поделать. Она была сильней. Я был ей не нужен. Она светилась – сама……А сад нас помнил. Мы навещали его раз в два-три дня, уносили с собой яблоки и этот дурманящий плодовый запах…
Дней через пять после приезда, ночью, пришла гроза. По крыше и стенам дома застучали капли, потом начался настоящий ливень. Мы проснулись. Аня встала, чтобы прикрыть окно, и в этот момент совсем близко сверкнула молния, на долю секунды осветившая все. Впервые за долгое время я увидел ее – снова. Снова и заново – другую Ню, Ню – незнакомку. Она вернулась ко мне в постель, прижалась и спросила:
– А теперь ты будешь меня рисовать, скажи?
– Может быть. Завтра…
– У тебя получится, все получится – вот увидишь.
– Откуда ты знаешь?
– Ты смотришь на меня – по-другому. И видишь – по-другому. Я и есть – другая. Попробуй, ну…
И я пробовал ее всю оставшуюся ночь – до утра…Я снова начал рисовать ее, практически постоянно. Везде. Дома, в саду, где-то еще… Словно не мог напиться – ею, собой, светом, который – вернулся. И в каждом наброске, в каждом эскизе, в каждом этюде, Ню была действительно другая – моя… …Потом еще три недели я писал ее портрет. Привез из города станок, холст, и она позировала мне до изнеможения – ее и моего. Практически, я построил ту же композицию, которую увидел тогда, в саду, в самый первый раз. Только смотрела она теперь с портрета – прямо в глаза. И – румяное, спелое яблоко в протянутой руке…»Яблоко Ню»…
…– Как ты не понимаешь, мы же не можем провести всю жизнь в этой развалюхе! И – на что? Денег хватит, максимум, еще на неделю-полторы… А что потом? На базаре яблоками торговать?
– А почему ты не можешь работать здесь?
– А что я буду здесь делать? В городе у меня мастерская, какие-никакие связи, возможности, долги, наконец…
– Ты забыл, я же квартиру продала, у меня есть деньги. Я могу отдать твои долги, и еще останется… Мы сможем еще довольно долго…
– Я никогда не возьму твои деньги, поняла? Никогда. И больше никогда не хочу об этом слышать.
– Почему?
– Потому. Ты – женщина, я – мужчина. С этим ничего не поделаешь. И забудь…
– Но…
– Забудь! И потом, я помню – Алика… Не знаю, что там у вас было и как, но – помню. И с этим тоже ничего не поделаешь…
– Это же никак не связано, я тебе расскажу, и ты поймешь. Ты ведь и не спрашивал никогда. Это совсем-совсем другое. Там – наркотики…
Я опешил. Некоторое время я смотрел на нее молча, а в голове прокручивались разные картины на эту вот тему – наркотики… и Нюша.
– Господи! Ты и туда влезла…
– Да нет, Марик, никуда я не влезла. Я к ним никогда даже не прикасалась, ни сама, и никак иначе – правда! А он… Понимаешь, он меня любил, мы долго были вместе – больше года. И помогал мне, когда… Ладно, неважно. Я просто очень долго не знала – что бы ты обо мне ни думал. А потом мне рассказали. И я стала следить –
– Я видела их лица, понимаешь. Этих ребят. Он не должен был – жить…
Через пять минут она уже спала и улыбалась во сне…Счастью всегда что-нибудь мешает. Всегда…
…Через месяц моя «Ню» прошла конкурс, и я выставил ее в престижной галерее. Вскоре пришло предложение выставить ее на… У меня появились заказы, клиенты, деньги, не было только Ню. С тех пор как я оставил ее в моем-теткином доме, я не знал о ней ничего. А может – не хотел знать. Потому что – проще. Потому, что за счастье надо платить. Потому что – всегда…
«Ню» попутешествовав по разным галереям и залам, вернулась ко мне в мастерскую. Продавать ее я отказался. Но и смотреть на нее, видеть ее изо дня в день тоже – не мог. Лишь изредка снимал чехол, ставил ее к стене и раздвигал шторы……Письмо я получил в начале августа. Текста не было, только фотография – Ню и два маленьких свертка у нее на руках. Слева и справа. Голубые ленты – мальчики… На обороте надпись: «Яблочки Ню. 17 июня.»
Счастливые глаза.
…И я бросился в аэропорт…Птицы летают выше
И все-таки мы выбрали маяк. Или он – нас…
Как ни крути, а безвыходные ситуации встречаются в жизни чаще, чем мы бы того хотели.
По сути, вся жизнь наша – безвыходная ситуация.
Можно либо закрыть на это глаза и просто дышать и получать удовольствие от маленьких радостей – зимнего голубого неба, легкой и приятной работы, нехитрого секса, наваристых щей.
А можно… Можно выбрать маяк…
Да, в этом нет ничего нового – знаю. Знакомая философия.
Принц датский с его вечным вопросом.
Но вот… В какой-то момент времени эта самая философия вдруг становится твоей молитвой, твоей верой и смыслом жизни, и тогда неразрешимый вопрос предстает во всей своей силе, страсти и неизбежности.
И ты – выбираешь маяк. А может, он выбирает – тебя…Сколько маяков на земле?
А сколько на земле влюбленных? Сколько – любимых?
И кто может измерить счастье? Да и – как? В каких единицах?
Вот и мы не будем. Хотели про маяк?
Слушайте…– Берт…
– Да, милая…
– Скажи, что мне все это приснилось.
– Что – все?
– Все, что вокруг – то, что я всегда так любила в той, прошлой жизни. И лазурное море и белый маяк с красной крышей, и чайки, чайки – без конца. И эти две с половиной комнаты, которые – наши, только наши, Берт. Скажи, это все – сон?
– Может быть.
– Нет, пожалуй, наоборот, я уверена, что сон, это все, что было до…
– Знаешь, я заранее согласен со всем, что ты скажешь…
– Как, ты же такой неисправимый спорщик.
– Был. Был. Здесь все иное. Все по-другому…
– Нет. А наши чувства? Они – прежние.
– Потому-то у нас и получилось.
– Да, но…
– Что, Бэлла?
– Скажи, никому не больно?
– Что ты имеешь ввиду?
– Ну… Оттого, что нам так тепло – никому не больно?
– Не думаю… Нет, просто наша боль уже позади, уже – позади…
– Пожалуйста, не вспоминай об этом, ладно?
– Хорошо, милая, не буду. Больше не буду. Хотя…
– Что? О чем ты, Берт? Я же – вижу. Ну…
– Видишь ли… Если забыть боль, сможем ли мы сберечь наше тепло?
– Я… Я не знаю…
– Тогда – зачем забывать? Давай…
– Берт, неужели, ты и правда хочешь?..
– Да. С самого начала. И тогда наш рассказ будет называться – наша…Две с половиной комнаты счастья
Иногда цветы распускаются вовнутрь. Как люди.
Пройдешь – и не заметишь.
Растет себе…
1. Домик в лесу
Однажды им приснился домик в лесу. Обоим – сразу. Одновременно. И они поняли, что именно в нем проведут Рождество. Потому, что если обоим – сразу, значит, так тому и быть…
Роберт поселился там заранее, в начале осени, все приготовил для встречи и стал потихоньку обживать две с половиной комнаты счастья.
Правда, ближе к декабрю он тяжело заболел. Астма. Вечный недостаток воздуха. А воздухом для него последний год была – она.
Ему было так плохо, что он даже не знал, доживет ли до первого снега.
С детства он любил подходить утром к окну и видеть, что мир – изменился. Почему-то первый снег выпадал всегда ночью. Чаще всего он исчезал еще быстрее, чем появлялся, таял, превращался в грязь и лужи. Но первый взгляд в окно…
Потом детство ушло, а первый снег остался. До сих пор.
Какой же он наивный в свои… с лишним.