Ню
Шрифт:
Не вернуться в Париж было невозможно, а возвращаться стоило только с тобой.
И мы – вернулись. Голодные, истосковавшиеся по ласке, бездомные влюбленные. И было нам… Нет, не хорошо.
Счастье…
Иногда я боюсь силы своего чувства. Нашего чувства. Потому, что оно одно на двоих. Потому, что безответная любовь никогда не сравнится по своей силе с любовью взаимной, когда бьет током ежесекундно.
Бесконечное короткое замыкание…
1
– Вы любите Париж?
– Безумно.
– А я вот, знаете – нет. То есть не то, что не люблю… Не знаю его. А ведь невозможно любить то, чего не знаешь, правда? Как вы думаете?
Он смотрел на меня в упор и вроде даже сердился.
– Способны ли вы полюбить что-то или кого-то, не имея о нем представления?
– Пожалуй, нет, – и мне вдруг стало ужасно весело.
– Ничего смешного я не сказал… Но улыбаетесь вы… Я вас приглашаю на чашку кофе и обязательно с пирожным, и не рассказывайте мне про фигуру – вашу я оценил. Одно пирожное вам не повредит.
Я молчала и глядела на него. И – ждала продолжения.
Только стоять вот так, глупо улыбаться и слушать, слушать, слушать…
Это и было короткое замыкание.
Не дождавшись моего ответа, он просто взял меня за руку и повел вниз – в буфет.
Мы сели за самый дальний столик, и он снял очки, подышал на них, протер носовым платком, на удивление шелковым и цветным, просто вытащил его, как фокусник из нагрудного кармана, а потом спрятал – будто и не было ничего.
Затем снова водрузил свои очки на переносицу – это позже я узнала, что без них он почти ничего не видит – и принялся разглядывать меня в упор.
Я изучала его руки и молчала.
Мне всегда было интересно рассматривать не только предметы искусства, а и то – чем они сделаны. Чем сделаны шедевры, понимаете? Разве это не удивительно – небольшая ладонь, длинные пальцы, темные волосы… Эта рука, при помощи нехитрых, повторяющихся движений, создала нечто, чему суждено пережить и ее, и ее обладателя – надолго. Истлеет кожа, кости рассыплются и превратятся в прах, а полотно, с вроде бы небрежными, грубыми пятнами красок, нанесенными неумелыми мазками, или бурый обломок гранита странной формы – со временем, как дорогое вино – только поднимутся в цене.
– Вы левша? – спросила я.
– Да. А как вы узнали?
– Ваша левая рука… Она будто живет сама по себе.
– Вот как… А что еще вы можете обо мне сказать?
– Вы ужасный зануда. Самоуверены, но не с женщинами. Живете один, но не одиноки. Обычный набор гения.
– А почему вы решили, что я гений?
– Я… Просто увидела ваши работы.
– Вы кто?
– Я? Счастливая женщина…
– Счастливые не кричат на каждом шагу, что они счастливы.
– Я и не кричу. Я сказала только вам и по секрету.
– Зачем?
– Мне вдруг стало страшно.
– Из-за меня?
– Может быть. Мне показалось…
– Что? Говорите.
– Что я не так уж и счастлива, на самом деле… Знаете, человек доволен уловом до тех пор, пока не увидел, какую рыбу вытащил из воды его сосед.
– И как ваш последний улов?
– Я… Мне… Это вопрос слишком в лоб. А мы все еще держим дистанцию.
– Вы так думаете?
– Мне так кажется.
– А если я вас поцелую?
– Вы лишь узнаете мой вкус.
– Для художника это немало.
– Иногда единожды попробовать – значит пристраститься.
– А вы любите… пробовать?
– Очень. Но об этом нам тоже рано говорить.
– А нельзя ли презреть условности и сразу же перейти к делу?
– К чему торопиться? Прелюдия – это праздник.
– Так говорят женщины, не знавшие настоящего счастья. А вы сказали, что счастливы…
– Вот как? Еще немного – и я начну вам верить.
– У вас просто нет другого выхода.
– Это я уже поняла.
– И?
– Мне немного странно. Непривычно. Но чрезвычайно интересно…
– Для начала – совсем недурно.
И он, наконец, соизволил отвести глаза от моего тела и сделать заказ.…Мы пьем обжигающий, крепкий черный кофе и… Вот что, давайте, я вам его опишу.
Средних лет, примерно до сорока пяти, (потом я узнала, что ему сорок восемь). Невысокий, подвижный, живой. Нависшие брови, упрямые скулы, бритый череп почти идеальной формы. Глаза за стеклами очков – глубокие, зеленые, с ухмылкой. Мальчишка, сильный, уверенный в себе мальчишка.
В общем – совершенно не мой тип. Ничего аристократического, богемного. Ничего рокового. Держится нахально – талант.Совершенно тривиальное задание редакции – обзорная статья о выставке и интервью с автором. И вдруг…
– Ну и что там – про Париж?
– Париж? Его… можно описывать словами всю жизнь, но лучше приехать и потрогать самому.
– Потрогать… Почему вы сказали – потрогать, а не посмотреть?
– Но вы же – скульптор…
– И?
– Для вас главным должно быть осязание, прикосновение. Мир – на ощупь. Я ошибаюсь?
– Не задавайте вопросов, продолжайте…
– Понимаете, в ваших работах чувствуется жизнь. Они – теплые. Не камень, не металл, не глина – мир, такой, какой он есть, но и такой, каким его видите – вы.
– А – вы?
– Та скульптура, около которой вы меня…
– Мебиус?
– Да, кольцо Мебиуса. Она ведь страшная, эта скульптура. Полная безысходность, правда? Замкнутый мир, из которого не…
– Не совсем, выход там все-таки – есть. Ведь…
– Да, да, я увидела и поняла. Единственный выход, конечно – любовь.
– Конечно…
– Вот как вы умеете…
– Я умею… многое.
– Не сомневаюсь.
– А жаль.
– Почему?
– Тогда – я заставил бы вас поверить.
– А – так?
– Так… Все произойдет гораздо стремительнее.
– И вам заранее скучно?
– Нет… Нет… Это не скука. Это – предвкушение.
– На нас оглядываются.
– Это потому, что вы – красивы.
– Нет, это потому, что вы скандально известная личность. А я… Я такая, какая есть…
– Ваше тело умеет говорить. Мы с ним уже…
– Может быть…
– Нет, вы не знаете. Вы абсолютно точно не знаете. Но я вам покажу, я вас – раскрою…
– Раскроете?
– Да, как бутон. Бутон орхидеи…
…Той ночью я не смогла уснуть…
2Статью я назвала: «Гений – один из нас».
Я
И скрыла то, что предназначалось только мне – его магнетизм. Им я не хотела делиться ни с кем. Да и какое они все имели к этому отношение. Ведь сходила с ума от одного ощущения его близости – вот, протяни руку, коснись – только я. Просто не может быть, чтобы и все остальные…
Я попалась к нему на крючок. Теперь – лишь бы не сорваться.…Про Париж я могу говорить часами, про своего любимого – бесконечно. Короткое замыкание длиною в жизнь. Я предупреждала…
– Кто ты?
– ???
– Ну, кто ты по профессии? Чем ты зарабатываешь на жизнь?
Я поглядела на него с испугом и, на всякий случай, отодвинулась.
– Я… журналистка, мне тридцать восемь. Замужем. Одеваться?
Он захохотал и поцеловал меня долго и влажно в ямочку у основания шеи. Ямочке стало тепло.
– Ты меня удивляешь. А я давно не удивлялся…
– Удивляю? Но – чем?
– Беззащитностью.
– Хм… Я даже очень…
– Да знаю, знаю, господи. Молчи. Молчи. Смотри мне в глаза. Ты видела мои руки? Видела – я наблюдал за тобой, ты часто на них смотришь. А теперь ты их – почувствуешь. Сейчас – ты всего лишь глина, запомни. Моя мягкая и податливая глина. Материал. Я тебя – леплю. Вот так… Так… Да… Ты никогда не сможешь забыть мои руки. Других таких нет, глупышка, поняла… Других таких…
Дальше я уже ничего не слышала. По-моему, я просто потеряла сознание…
3Я оказалась в каком-то заколдованном пространстве. Куда бы я ни шла, чем бы ни занималась, с кем бы ни разговаривала – повсюду мне чудился его голос, его глаза, его прикосновения.
А самое главное, я знала совершенно точно, он испытывал то же самое.
Это встречается крайне редко – абсолютная принадлежность. Почти всегда мы хотим получить гораздо больше, чем отдаем. Но если, отдавая себя снова и снова, ты видишь, ты уверен, что тебя хотят все больше и больше… Это и есть – настоящее чувство. Не подделка и не каприз. Потому что, какой смысл притворяться перед самим собой…
Мы были так заняты друг другом, что просто не оставалось времени испугаться будущего. Наверное, это и есть счастье – кто знает…
Мы не анализировали, не думали про потом, не строили планов. Жили – от встречи к встрече. А они случались все чаще, были все безумнее, и, наконец, нам стало понятно, что мы никогда не сможем друг к другу привыкнуть.– Я подумал… Знаешь, все-таки хорошо, что ты замужем…
– Не знаю… А почему ты?..
– Иначе бы нам пришлось пожениться.
– Это плохо?
– Мы бы долго не протянули.
– Ты правда так считаешь? Но – почему, я не понимаю. Думаю, ты бы меня не бросил никогда, я – тем более. Никакой скуки, привычки, рутины. Круговорот наслаждения – творчество и страсть. Такого просто не бывает, вот единственно – почему…
– Да нет же, нет. Я не об этом. Мы бы долго не протянули в самом натуральном смысле. Мы просто бы умерли от излишеств.
– Каких излишеств, милый?
– Понимаешь… Эта совместная жизнь… Осознание того, что ты находишься рядом со мной всегда, каждую секунду, вот протяни руку и… Я бы тебя когда-нибудь задушил. От желания, от невозможности проникнуть еще глубже, от того, что ты вся – в моей власти.
– Но я и так – вся в твоей власти.
– Да… И это сводит меня с ума. Делает слабым и сильным одновременно. Я знаю, что могу получать тебя когда хочу, как хочу, больше и изощреннее, чем могу представить себе в самых сокровенных… Ох… Если бы я тебя не встретил, я бы тебя – вылепил. Я бы лепил тебя – всю жизнь…
4…Париж случился зимой, на исходе декабря.
Ты пришел и принес билеты на самолет и фотографию гостиницы. Трехэтажный, довольно старый особняк. Герань на подоконниках. Два крайних окна справа, на последнем этаже. Ты указал на них и сказал:
– Это наши окна. На четыре дня и четыре ночи. Тебе надо только сказать – да…
И мы оба уже…
Дома я сказала… На работе – тоже сочинила историю. Неважно. По-моему, окружающие чувствовали мое безумие и что сопротивляться – невозможно. Они и не сопротивлялись.
Все вышло слишком легко. Слишком – легко…– Сам бог – за нас…
– Да, я тоже все время об этом думаю.
– Мы с тобой всегда думаем одинаково, всегда…
– Мы просто одно целое, и я уже не удивляюсь.
– Расскажи мне про Париж.
– Это невозможно. Словами – невозможно. Когда ты увидишь его, окажешься в нем – задержи дыхание, коснись, почувствуй его кожей – на ощупь. И он подарит тебе поцелуй души, французский поцелуй. И все. Это случается – со всеми……Мы улетели. Мы улетели налегке. В самолете мы шептались, хохотали и тайком трогали друг друга, как подростки. Аэропорт и такси я не помню, первое осознанное воспоминание – огромное дымчатое зеркало в лифте и мои счастливые глаза. Потом – уже в номере, его склоненное над моим, лицо. А к тому, что я теряю сознание, мне уже не надо было привыкать…
– По-моему, это воробьи…
– Ага…
– Парижские воробьи. Слышишь, они чирикают по-французски. С прононсом…
– И грассируют – тоже.
– Я голодна.
– Еще бы, столько проспать…
– Это потому, что…
– Я тебя совсем замучил, бедняжка.
– Наоборот, это я тебя. Совершенно забыла, что ты уже…
– Что?
– Мужчина в возрасте… Не мальчик…
– А ну-ка… Ты у меня… Во-о-от…
– О-о-о-хх… да, да… милый мой… ну-у-у… да-а-а-а…
На третий день мы вышли в город…
5И настал – Монмартр.
Не появился, не возник – настал. Как праздник, как рождественский подарок, как – чудо. И неважно, что случится потом, этот, пронизанный солнцем город, небо над ним – навсегда. Уже – навсегда…