o bdf4013bc3250c39
Шрифт:
проговорила она. – Точно так же, как я не была его женщиной. Это было…
как бы тебе сказать… Просто сумасшествие. С моей стороны, по крайней
мере.
– До сих пор забыть не можешь? – Добряков почувствовал, как в глубине
души заворочалась ревность.
– Да нет, забыла уже давно. То есть как «забыла»? Такое не забудется,
конечно. Но вот никаких тяжелых чувств это уже не вызывает. Это –
вчерашний день, даже позавчерашний. Усек?
– Усек, -
– Молодец. За пивом сходишь?
Он начал было снова подыскивать нужные слова, чтобы не обидеть ее, но
Зина избавила его от таких мучений:
– Не волнуйся, денег я дам, если у тебя нет.
– Ты зря смеешься, - оправдывался он, натягивая брюки. – Я, между прочим, тоже инвалид - третьей группы. А пенсия совсем копеечная.
– Что ты говоришь! Впрочем, догадываюсь, если даже мне с моей второй
платят копейки.
– Но ты ведь, как я понимаю, не живешь на эту пенсию.
– Я ее даже не снимаю с книжки. Надо, кстати, как-нибудь проверить, сколько
там уже набежало. А что, ты не пробовал устроиться на работу? Третья
группа-то рабочая. Кстати, что у тебя со здоровьем?
– Да как уволился из армии, развился кифосколиоз.
143
– Это что еще за зверь такой?
– Искривление позвоночника с усилением кифоза в грудном отделе, то бишь
сутулости. Наизусть вытвердил. Ну, сутулость у меня с детства. Меня ведь
как мать во младенчестве обихаживала? Грудничка надо класть на ровное
место, так она клала на перину, а спиной – на подушку. Так что с детства я
сутулый. Ну а после Афгана развился этот вот кифосколиоз.
– Больно? Мешает?
– Да нет, при отсутствии больших физических нагрузок ничего. Поэтому я
только охранником после армии и работал.
– А лечат как?
– Да никак, - отмахнулся Добряков. – Тут больше самому за собой следить
надо. Ну, и еще – лечебная физкультура, массаж.
– Делаешь?
– Как видишь, - рассмеялся он. – Сегодня только и делаю, что занимаюсь с
тобой лечебной физкультурой.
– Понятно. Так что работать тебе в ломак?
– Может, охранником и пошел бы, но сама посуди – сколько можно пахать на
дядю! Там, конечно, неплохо платили, квартиру вон купил. А сейчас – на что
они особенно, деньги-то?
– Ну а пивка, например, попить, всегда ведь хочется? – допытывалась Зина.
– Хочется, что скрывать, - согласился он. – Но, в общем, как-то
выкручиваюсь.
Ему совсем не хотелось признаваться ей, что живет он исключительно тем, что ежедневно собирает по несколько десятков бутылок, отводя этому по
несколько часов в день и воспринимая эти
144
Стыдно было признаться в этом ей, ворочающей такими баснословными, как
он понял из ее рассказа, суммами. И в то же время, одеваясь сейчас на улицу, он понимал, что долго так продолжаться не может, не будет же он постоянно
пить на ее деньги, не позволит ведь так уронить себя в ее глазах. Ронять
никак не хотелось. Что-то подсказывало ему, что этой женщины стоит
держаться, и причина тому не только в ее деньгах. Чем-то крепким,
надежным веяло от нее, и такой уверенности в себе он не ощущал уже давно: сейчас, в эту самую минуту, ему вдруг стало ясно, что все у него должно
сложиться хорошо: и работа достойная найдется, и сама Зина его по жизни
поддержит.
Накинув ветровку, он пристально посмотрел на нее, еще лежащую в постели:
– Скажи, а я тебе нравлюсь? Или так… время провести?
– Время провести я могу и без мужиков. Кино смотрю, книги читаю. А что
касается того, нравишься или нет… - она не секунду задумалась и ответила: -
Пока нравишься, а там посмотрим… Чудак человек! Впрочем, все вы мужики
такие – всем вам непременно любви хочется. А просто так тебе со мной
плохо?
– Да нет, - повел плечами Добряков. – Мне кажется, ты хорошая…
– Ну спасибо! – рассмеялась она. – Не знаешь ты меня еще. Я бываю ох какая
вредная. Не боишься?
– Я боялся один раз в жизни, - сумрачно сказал Добряков, вспомнив что-то. –
Когда каждое утро мы находили возле казармы трупы наших солдат…
– Ну, куда вспомнил! – вздернула подбородок Зина. – Потом расскажешь,
теперь ведь твоя очередь. Только сначала сгоняй в магазин, у меня снова
пожар начинается.
145
Она поднялась с кровати и как была голая подошла к платяному шкафу.
Добряков впервые видел ее такой и невольно залюбовался. Ему казалось, что
все ее белое, с легким мраморным отливом тело – произведение какого-
нибудь великого художника. Он плохо разбирался в живописи, но сейчас,
кажется, понял, за что ценят знаменитых живописцев их поклонники.
Наверное, за увековечивание в веках этой вот красоты – этих плеч,
напоминающих очертания древних амфор, этих стройных и высоких ног,
которые точь-в-точь изящные колонны древних языческих храмов, какие он
не раз видел в книгах. Все это, он, разумеется, скорее почувствовал, чем
помыслил, пока Зина доставала из шкафа розовый портмоне, из которого
вынула пятисотенную купюру и протянула ему.