Оберег для невидимки
Шрифт:
Кулачок «сестры милосердия» с зажатым в нем кошелём поднесли к губам и долго не отпускали, припав в крепком поцелуе.
— Спасибо и… — не удержала всхлип, — всего вам самого хорошего! — Последний раз невесомо проведя пальцами другой руки по волосам «брата», сдавленно прошептала: — Прощайте.
Вырвалась, открыла дверь и вышла, мечтая поскорее оказаться на улице. Сбежать в сад. Затеряться среди деревьев и не видеть, как карета, запряженная четверкой лошадей, трогается в путь. Быстро дошла до лестницы и… тут же попятилась назад. На середине лестничного марша господин Моран, взирая
— Я вас, уважаемый Доран, категорически не понимаю! Какая сестра? Какая дама в чёрном? Кто и с кем жил в одном номере?
— Простите, это, конечно, не моё дело, но милорда я видел всего один раз, когда он снимал комнату. Потом общался только с этой женщиной, что назвалась сестрой и обеспокоилась лечением вашего захворавшего родственника. Сама ни на шаг не отходила от него и нас всех заставила придерживаться строгого распорядка.
— Чем она его лечила? Как, если, говорите, она не отлучалась?
— Так знахарка наша местная приходила, ей помогала.
Рихард в задумчивости постучал кончиками пальцев по перилам, решая некий ребус из выданной информации, но, так и не придя, видимо, к разгадке, кивнул, буркнул: «Разберёмся» и продолжил подъем, оставив невозмутимого хозяина заведения за спиной. Остановившись перед «апартаментами», нервно повел шеей из стороны в сторону и одним сильным хлопком по полотну открыл дверь. Я, движимая скорее беспокойством, чем любопытством, просочилась следом за ним и тихонько отошла на прежнее место у вешалки.
— Кто писал письмо? — начал он без предисловий.
Карре недовольно скривился.
— Сбавь тон! Я попросил Анну.
— Опять эта Анна! — Моран возвел глаза к потолку. — Какая-то таинственная леди в чёрном не сходит с уст у всего постоялого двора! Я хочу познакомиться с ней! Где она? Все её видели, и в то же время… никто ничего не может сказать о ней, тебе не кажется это странным? И откуда она взялась? Почему назвалась сестрой? Смахивает на элементарное мошенничество!
— Не смей! — одернул родственника Лео и, выпрямившись, принял воинственный вид, а я из своего угла прониклась огромной благодарностью к «другу». — Что не так с письмом? Ты читал? Там всего-то четыре строчки с просьбой забрать меня отсюда.
— Четыре?! — Мне показалось, что сиятельного Рихарда сейчас порвет от еле сдерживаемого смеха, пришлось прикусить палец, чтобы не выдать — «Какого черта!» — свое возмущение. — Да батюшка твой прослезился, получив трогательное сочинение, в коем его наконец-таки повзрослевший наследник проникся уважением и сыновним пиететом к родителю!
— Шутишь, — пораженно прошептал тот.
— Если бы, — устало вздохнул собеседник, — сможешь потом сам убедиться — твое послание теперь хранится средь дорогих сердцу графа Карре бумаг.
— Она и здесь… надо же, сестра милосердия! — тепло усмехнулся Леонард в сторону.
— У-у, как тебя повело-то! — беззлобно хохотнул старший. — Заинтриговал, ваша милость.
— Я не знаю, кто она, откуда, но бескорыстней, порядочней и невинней женщины я ещё не встречал, чтоб ты знал!
— Женщина-загадка, — прокомментировал сказанное Моран, посмотрев на родственника
— Оставь свой сарказм!
— Да какой там… — Красавчик вяло отмахнулся, взял со стола трость, смахнул перчатки милорда в шляпу-цилиндр и развернулся к кузену. — Ну, ты, я вижу, готов? — Похлопал того по плечу, приобнял. — Пора, брат. Ждет нас дальняя дорога. София в карете, маги в поместье, старик вызвал самых лучших, а главное — нерадивого отпрыска ждут розги!
Они ушли, а я ещё долго стояла и улыбалась сквозь слезы, как дура.
«Сердце защемила тоска словно переполненный зал,
Осушив тебя до глотка, ничего взамен не отдал.
И осталось смятение где-то в груди,
И закралось сомнение в мысли твои.
Почему и зачем столько лет
Лазерный свет, так похожий на свет от любви.
Прощай, мой друг, и в покинутом зале
Гитара печально сыграет отбой.
И вьюга споёт старый блюз на вокзале,
И просто не в кайф расставаться с тобой»*
Сидя на стуле у окна, мяла в руках свернутый плащ господина Карре и не могла придумать, как мне уйти. С минуты на минуту могла заявиться нерасторопная Селма для уборки освободившегося номера, а тут я. Со своим маленьким скарбом, раздраем в душе и полным непониманием, почему свист хлыста и грохот удаляющейся кареты с братьями встали комом в горле и поселили глубокую печаль в сердце.
— Голуба моя, ты здесь? — Тихий голос ведьмы дошел до сознания не сразу.
— Да, — ответила, все еще находясь в печальном образе.
Бабулька оглядела комнату.
— Уехал, касатик.
— Отбыл.
— А ты что же до сих пор здесь?
— Да вот, — указала на проблему, подняв с колен накидку титулованного наследника и тряся в воздухе кошелем.
— Ох, — выдохнула женщина, — так это я удачно до Метки добежала. Как же это мы с тобой заранее не условились, как быть?
— Он к вечеру ждал… кого-нибудь.
— Уходить надо, милая, — Тельма решительно подошла, приняла из моих рук вещь, завернула в неё мешочек с деньгами, нащупала мою руку и потянула на выход.
— Чуть не забыла! — опомнилась я и, вырвавшись, кинулась к одиноко лежащему у ножки комода кисету с дурной красавкой.
— Не пригодился порошок? — Ведьма аккуратно засунула опасный ингредиент в карман платья.
— Он предпочел сломать себе шею, — прозвучало печально вразрез сказанной фразе.
Двор постоялого двора заполнили телеги торгового обоза. Подле них суетились хозяева мешков, корзин, бочонков. Распрягали лошадей и отводили их к длинным глубоким корытцам у конюшни напоить и почистить, дать свежего овса. И пока рабочие лошадки жуют свой сухпаек, самим поспешить в обеденный зал, где их ждал горячий обед.