Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Сняв шинель и забросив чемодан в каюту дружка, Непрядов наскоро привёл себя в порядок. Длинным лабиринтом коридоров, трапов и переходов рассыльный проводил его до двери с надписью "командир части".
Одёрнув китель, выпрямившись, Непрядов решительно постучал.
– Да-да, - раздался знакомый мощный голос.
Надавив на ручку, Егор отворил дверь и шагнул через коммингс в разверзнувшуюся пасть комбриговской каюты. И оказался в просторном салоне, отделанном ореховым деревом и матерчатой драпировкой со всей изысканностью, на которую только были способны корабелы. В помещении никого не оказалось. Пришлось немного подождать, пока, наконец, из соседнего отделения вышел сутулый и кряжистый капитан первого ранга, - самый первый и самый любимый командир
Дубко же и бровью не повёл. Какое-то время комбриг молча и строго смотрел на Егора, будто не торопясь признать в вытянувшемся перед ним бравом капитан-лейтенанте своего прежнего штурмана. С тех пор, как расстались они, Христофор Петрович мало изменился. Всё то же грубоватое, будто вытесанное из бревна топором лицо и ледянистые, глубоко посаженные под мохнатыми бровями глаза. Толстые губы неулыбчивы и вид суров - все тот же "рыжий тролль".
– Здравствуй, Непрядов, - всё-таки изрек, протягивая руку, и жёсткие губы его чуть обмякли в улыбке.
– Рад тебя видеть, - и широким жестом пригласил к столу.
– Садись, докладывай, как там у нас на Балтике?..
Немного успокоившись, Егор принялся подробно рассказывать о том, как идут дела в бригаде "малюток", где им довелось некогда вместе служить. Вскоре вестовой принёс им на подносе чаю и беседа продолжалась почти по-домашнему, за журнальным столиком. Христофор Петрович засыпал Егора вопросами. Он так живо интересовался своей прежней лодкой и её экипажем, будто вновь собирался вернуться на прежнее место.
Разговаривая с комбригом, Непрядов всё время ждал, что ему всё-таки припомнится тот его бесшабашный поступок, когда он попал на губу. Однако Христофор Петрович об этом и словом не обмолвился. Он вкратце рассказал о состоянии дел на лодке, где теперь предстояло Егору служить, посоветовал, с чего следует начать и как лучше утвердиться на новом месте. Егор согласно кивал, а сам всё больше мучался недоговорённостью в их отношениях. Не такая уж была у Христофора Петровича худая память, чтобы он мог напрочь забыть тот злосчастный случай, однако почему-то предпочитал старое не ворошить.
Куда больше, чем простое любопытство, Христофора Петровича интересовало случившееся на их "малютке" ЧП, едва не стоившее Егору и двум его матросам жизни. Егор ничего не скрывал и не преувеличивал, - рассказал всё, как было на самом деле: как они до изнеможения боролись за живучесть, как им не хватало воздуха и как всем нестерпимо жадно хотелось жить...
Дубко слушал Егора молча, лишь тугие желваки ходили на его крепких скулах. Комбриг страдал оттого, что кто-то едва не угробил из-за бестолковщины и глупости его с таким трудом сплочённый, выпестованный и любимый экипаж.
– Помнишь, из-за чего и как погиб линкор "Новороссийск"?
– спросил Дубко.
– Ещё бы!
– подтвердил Егор.
– И не просто запомнил, я этим переболел...
– Понятно. Что у вас на лодке, что там на линкоре - по сути, аварийная ситуация примерно была одинаковой. Недаром же за одного тонувшего да выплывшего добрый десяток не умеющих плавать дают... Вот обо всём этом расскажешь нашим офицерам: пускай знают, что служба в подплаве - это им не ягода-малина. Всякое бывает...Но никогда не должно происходить ничего такого, чему оправдания нет и не будет.
– Он качнул головой, отчего-то раздражаясь.
– Как это просто у нас на флотах стало собственную дурость покрывать роковой неизбежностью, фатальным стечением обстоятельств! И не оттого ли случаются ЧП?.. Я так мыслю, что корабельная служба - не для дураков. У нас в подплаве, как нигде, нужна трезвая голова и ясный ум. Океан ошибок не прощает.
В дверь постучали. Вошёл среднего роста, слегка полнеющий капитан второго ранга с серебристой командирской лодочкой на тужурке.
– А вот и ваш новый старпом, Леонид Мартынович, - указал комбриг вошедшему на
– Я вам прошлый раз о нём говорил.
– Так точно, Христофор Петрович, - кивнул тот стриженной под бобрик лобастой головой.
Непрядов поднялся перед командиром, назвавшись, как положено по форме. Они крепко пожали друг другу руки.
С первых же минут знакомства Леонид Мартынович Крапивин пришёлся Непрядову по душе. В разговоре держался с должной мерой командирского достоинства, но без малейшего желания как-то выпятить перед старпомом свою значимость и обозначить характер. Непрядов понял, что они сработаются.
Можно было предположить, что приезд Непрядова ни для кого здесь не был неожиданностью. Во всяком случае, Крапивин уже имел со слов комбрига кое-какое представление о своём новом старшем помощнике. Но уж, могло статься, ещё более подробно и заинтересованно о нём рассказал замполит Вадим Колбенев. Судьба вновь сводила однокашников вместе - на этот раз в прочном корпусе одной лодки. Да и Чижевский, в общем-то, был Непрядову не чужой: как-никак под одной крышей прошла их курсантская юность.
Плавбаза во многом походила на комфортабельный пассажирский лайнер. Только интерьер офицерских кают и матросских кубриков был строже и проще. Здесь имелись просторные салоны, где трижды в неделю стрекотали узкоплёночные кинопроекторы, в обширных трюмах можно было заниматься едва ли не любым видом спорта, разве что кроме коньков и лыж. Была своя бильярдная с усатым "маркёром" боцманского звания. А душевые с парилками, по утверждению знатоков, не знали себе равных в пределах полярного круга и даже несколько южнее, вплоть до Сандуновских бань. Подводники - народ привычный к аскетической жизни в отсеках. И не потому ли стальная громада плавбазы представляется им райским дворцом, что хотя бы на время олицетворяет собой крышу родного дома, где можно отдохнуть от бесконечных вахт, отоспаться и отогреться, прежде чем снова далеко и надолго уйти на глубину.
Непрядова вселили в каюту, не слишком тесную, чтобы вообразить себя мучеником вагонного купе, и не очень просторную, чтобы позволить себе иллюзию присутствия в отдельной квартире. Каюта - всё же морское жильё.
Под иллюминатором письменный стол, справа рундучок для белья и одежды, слева задернутая плотным зелёным пологом койка с высокими бортиками - чтобы не вывалиться из неё во время качки. Хочешь - усаживайся в кресло, а надоест - перебирайся на узкий кожаный диван. Ну чем не роскошь после тесноты отсечной жизни!
Вполне удовлетворённый своим новым жильём, Непрядов принялся разбирать слежавшиеся в чемодане вещи. Парадную тужурку водрузил на вешалку, сорочки сунул в рундучок, а бритвенный реквизит разложил над умывальником на полке. Прежде чем подсунуть Катину фотокарточку под лежавший на столе плексиглас, немного полюбовался ею. Подумалось, что теперь и врозь - как бы всегда вместе...
По пути на Север ему удалось на несколько дней завернуть в Ленинград. По счастью, Катя находилась там, отрабатывая в экспериментальных мастерских вместе со своей группой очередной трюковой номер. Почти всё свободное время Егор терпеливо околачивался около манежа, наблюдая, как стремительная, изящная Катя вместе с её неизменным ловитором Сержем до изнеможения работали высоко под куполом на трапеции. Тимофей Фёдорович по-прежнему был ко всем деспотично строг, и уж тем более по отношению к собственной дочери, добиваясь от неё то филигранной отточенности движений, то безукоризненного чувства ритма, то музыкальной пластики, а то вообще чего-то такого, в чём Егор признавал себя полным профаном, даже не понимая, о чём между отцом и дочерью идёт речь. Егору, на его непосвященный взгляд, и так бы вполне сошло - лишь бы Катя поскорее освободилась. Когда же Тимофей Фёдорович как режиссёр и руководитель номера, наконец, выдыхался, Непрядов благодарил судьбу, что это случилось поздно вечером, а не глубокой ночью - и такое бывало. Разрядившись напоследок напоминанием, что "цирк необходим человеку как зелёная ветка за окном", Плетнёв отпускал до утра вконец измученных, растрёпанных и потных гимнастов.