Облачный полк
Шрифт:
Он ухватил меня за ворот и выдернул на ноги.
Это был какой-то другой Саныч. Глаза у него как-то выбелились в разбавленное водой молоко, словно изнутри человека глядела грустная старая рыба. Только пар изо рта вырывался, оседал на фуфайке крупчатым инеем, выдавал жизнь.
– Опаздываем, – сказал Саныч. – Лучше поспешить, слышишь?
Он накинул на плечи рюкзак и палатку, шагнул.
– Автомат, – напомнил я.
Саныч подобрал автомат.
– Лучше поспешить.
Это продолжалось долго, наверное, весь день, самый длинный день в моей жизни. Мы брели, иногда ползли, иногда катились, проваливались и
Потому что мне было все равно.
А он говорил, что надо торопиться. И торопился.
Ближе к вечеру мы уже не шли, так, чуть-чуть передвигались, много стояли. Одежда промокла, штаны не сгибались в коленях от льда, ватники тоже начинали обмерзать. Надо устраиваться на ночлег. На настоящий, с просушкой, с кипятком, с ужином, на все это сил не оставалось совсем, у меня точно, я думал – не поджечь ли елку? Выбрать посмолистее, отряхнуть от снега и подпалить, загорится ведь, наверное. Постоять рядом…
– Дым! – сказал Саныч. – Дым… чувствуешь… Дым?
Я не чувствовал ничего.
– Тут рядом, – сказал он. – Дым живой, я-то слышу! Слышу!
Он повернул вправо, побежал от дерева к дереву, покачиваясь, цепляясь за ветки, стряхивая на себя снег. И вдруг я тоже почувствовал дым, горький, такой получается от березы или от осины, не знаю. Я тоже побежал на этот дым, стараясь не отстать, оставаться одному было здесь совсем невозможно.
Овраг.
В овраге горел большой костер, вокруг него сидели люди, грелись. Двенадцать месяцев, – так я подумал, – очень похожи.
– Глебов… – прошептал я. – Живой…
Глебова было почти не видно, голова обмотана бинтом и похожа на осиное гнездо. И еще какие-то люди, я их не знал, но, кажется, партизаны, бородатые, и взгляды злые. На носилках человек, закрыт шинелями. Раненый.
– Глебов! – позвал Саныч.
Бородатый старик вскинул автомат, направил на нас.
– Вы что костер жжете? – Я съехал вниз. – На весь лес же слышно!
Глебов ничего не ответил, уставился на нас дурными мутными глазами, щека дергается. Контузия, точно.
Саныч скатился за мной. Бородатый с автоматом шагнул навстречу, Саныч оттолкнул его, но получилось, что оттолкнулся сам, обогнул сбоку, подбежал к носилкам, отдернул шинель.
Алевтина. Она не узнала Саныча, смотрела как сквозь стекло, сколько он ей ни улыбался.
А Щурого среди них не было.
Глава 12
Глебов кашлял. Пуля пробила грудь и теперь болталась в легком, через рот шла кровь, и Глебов сплевывал ее через каждые десять шагов. В жестяную банку зачем-то, я боялся спросить у Саныча зачем. Так надо, значит. Непонятно все равно.
С утра мы куда-то шли. Я не очень смотрел по сторонам, следил за спиной: передо мной шагал мужик в истрепанном пальто с четырьмя сиротливыми пуговицами на месте хлястика. Я не знал его, старался держаться за пуговицами и думал только об этих пуговицах. Шагали в молчании. Только кашляли. И Глебов, и еще другие; мне тоже хотелось, только очень больно было – горло распухло, и я терпел. Нет хуже ничего, чем терпеть кашель.
Дышать тоже было трудно: температура упала, воздух врывался в легкие мелкими ледяными колючками, я точно чертополох глотал. Ватник не спасал, повысилась влажность, это, наверное, от болот.
Саныч помогал нести Альку. Все помогали с носилками по очереди, и я тоже, а Саныч так почти всегда тащил. У Альки постоянно выбивалась из-под шинели рука, он ловил ее и прятал обратно.
Алька была очень легкая, наверное, я ее смог бы нести и один, если на закорках и по хорошей дороге, а так мы тащили ее вчетвером – это чтобы шагать скорее, – и где-то через полчаса на плече начинала чувствоваться тяжесть. Тогда я менялся и вставал на другую сторону.
Иногда она пробуждалась. Она совсем ничего не понимала, правый глаз косился, дергался вместе со щекой, и голова тряслась, и говорила она еще что-то, я не мог это слушать, натягивал шапку поглубже, а когда не тащил носилки, старался держаться последним.
Мужики говорили про север. Надо туда уходить, там фашистов нет. И леса глуше, и вроде как есть базы, подготовленные еще до войны, Глебов должен знать. Добраться и дождаться весны, все равно сейчас никакой войны – на голодное брюхо не повоюешь особо, да и оружия не осталось. К тому же немцы начали войсковую операцию – вчера на станции видели, как разгружаются эшелоны, егеря, лыжники, вездеходы, а в небе с утра дребезжали «рамы». Партизанский край перестал быть партизанским.
К вечеру вышли к заброшенной делянке, Щенников ее, кажется, узнал. В сороковом он в леспромхозе механиком работал, они тут что-то рубили или торф копали, не знаю. Щенников сказал, что здесь есть сено, колхозникам разрешали косить по углам, они накосили, а вывезти не успели, сено выгнило в первый же год, и никому не нужно сделалось, но переночевать в нем можно, нам вон туда.
Делянка затянулась непроходимым подлеском, поэтому пробирались опушкой, а стогов не могли найти долго – они просели под снегом и среди тоненьких, в палец, березок почти не проглядывались. Это было хорошо, и то, что стога располагались у опушки, тоже хорошо. Мы дождались сумерек и прошли прямо по насту.
Сено действительно сгнило, утратило плотность и удерживалось в стогах уже непонятно чем. Мы отдали плащ-палатки для Альки и устроили ее в самом крупном стогу, а сами распределились по остальным. Нам достался крайний низкий, не стог, а копна. Сено продолжало преть, от этого выделялось тепло, но не настоящее, а затхлое, мокрое и душное, но все-таки тепло.
Я закопался в тухлую вонючую солому, в размякшие ивовые ветки и уснул. Мне приснилась река, пароход, бредущий против течения, много воды, чайки, дети в белых куртках, плывущие на этом пароходе, на берегу лавка с булками, и их выдают просто так, потому что какой-то праздник. Настроение у всех хорошее, и у меня, хотя я не знаю, чему все вокруг радуются, но мне хочется веселиться вместе с остальными.
И птицы в небе. Разноцветные, похожие на треугольные бумажные самолеты или на письма, они кружились над Волгой – это была Волга, хотя я ее никогда не видел, но точно она. Другие корабли плыли по своим делам, а на противоположном берегу паслись козы. Или коровы. Маленькие белые точки, нельзя рассмотреть, мне хотелось, чтобы козы. Опять сон, в этот раз я понимал, что это не наяву, меня стали мучить сны, никогда такого не случалось. Пароход начал причаливать.