Облачный полк
Шрифт:
– Вставай, вставай, вставай, вставай…
Опять разбудил, собака злая.
Я сел. Пальцы не сгибались, колени тоже, подняться на ноги у меня не получилось. Остальные выглядели не лучше – скрипучие голодные люди. Аля хуже всех. Саныч пытался поить ее чаем. Нет, лучше бы мне не просыпаться, остаться там, на реке, корабль уже рулился к пристани, и меня ждали на нем, я был в этом уверен.
– Вставай, – сказал Саныч в пятый раз, постучал мне в плечо: тук-тук.
Пальцы у него начали чернеть. Самые кончики. Он сунул мне котелок с кипятком и кусок
– Трудный сегодня день. – Саныч стал кусать пальцы. – Много всего надо сделать.
Он оказался прав, много.
В три вышли к деревне.
Щенников взялся за бинокль и долго ее изучал, подгрызая правый ус.
– Точно, Лука, – сказал Щенников. – Тут, кажется, староста из бывших…
Глебов плюнул в банку.
– Давно надо было… – Щенников хрустнул кулаками, посмотрел на нас.
– Не, – сказал Глебов. – Он ведь не один там, с помощниками. Полицая четыре. А у нас даже гранат не осталось. Надо уходить. Еще можем прорваться, попробовать обогнуть с юга…
Щенников закашлялся.
– С юга топи, – сказал он. – И торфяники, они всю зиму тлеют. Не пройдем. Надо с востока, через лес. Только…
Щенников сплюнул.
– Нам нужен ночлег, – сказал он. – Еще одну ночь в лесу Алевтина не перенесет, я могу точно сказать.
– В деревне точно полицаи? – спросил Глебов.
– Скорее всего. Тут много раньше… Я больше чем уверен. Если попросимся, то сдадут.
Глебов сплюнул в банку. Все смотрели на него. А он не знал, что сказать.
Пойти через лес – Аля не доживет до утра.
Идти через деревню…
– Надо их убить, – сказал Саныч. Другим, посторонним голосом. – Убить. Старосту и остальных. Сейчас три часа. Если управимся к шести, сможем поесть и переночевать – вечером немцы сюда не сунутся. И завтра тоже вряд ли с утра заявятся. Выйдем часов в пять, разделимся. Мы с Димкой пойдем топтать, уведем их к топям, а вы сможете оторваться. По-другому никак.
Щенников кивнул. Но неуверенно.
– По-другому никак, – повторил Саныч.
Щенников и Глебов переглянулись.
– Лучше так сделать… – Саныч стряхнул с плеча МП. – Пойдем мы с Димкой, возьмем только пистолеты. А вы уже потом бегите, как стрельбу услышите. Бейте всех, у кого будет оружие.
Глебов плюнул в банку, закашлялся. Мне почудилось, что я слышу, как у него в груди брякает пуля.
– Нет, – сказал Глебов, – сделаем иначе. По-тихому, только так. Если там немцы…
– Их нет, – заверил Саныч. – На дороге только от саней следы, нет там никого – фашисты на санях не ездят.
Щенников с сомнением покачал головой.
– Как хотите, – пожал плечами Саныч. – Я все равно пойду.
– Пойдешь, – негромко сказал Глебов. – Только без оружия.
– А если там…
– Без оружия! – проскрипел Глебов с такой силой, что кровь выплеснулась через нос. – Сдай оружие, Голиков!
Саныч распахнул фуфайку, достал ТТ, протянул Глебову.
– У него еще есть, – тут же сказал Щенников. – У него всегда несколько.
Саныч молча достал «вальтер». И еще один, из рукава.
Щенников
У меня был только ТТ.
– Пройдете насквозь, – приказал Глебов. – Узнаете, можно ли остановиться. Если есть немцы или полицаи – вернетесь кругом. Ясно?
Саныч промолчал.
– Ясно?! – Глебов брызнул кровью.
– Ясно, – сказал Саныч негромко, одними губами.
– Всё оружие сдали?
– Всё, – ответил я.
– Всё, – подтвердил Саныч. – Пойдем, Димка, пойдем.
Пошли. Съехали с косогора через ельник, хвоя была мягкая и густая, она приятно гладила по лицу, как мамина шуба.
Не знаю, почему я вспомнил вдруг. Мама уходила на работу, а я забирался в шкаф. Там были пальто, старые и жесткие, а в самом конце осыпанная нафталином и табаком, в гирляндах апельсиновых и лимонных корок шуба. Я не знаю, из чего эта шуба была пошита, мех был голубоватый, густой и прохладный, мне представлялось, что это бобер. Я закрывал глаза и утыкался в него лицом, и очень часто засыпал. Мир исчезал за дверью шкафа, вокруг меня образовывалось какое-то другое время, в которое я боялся выглянуть…
Ельник кончился, мы выскочили на склон и скувырнулись к дороге. Не очень проезженная, грязные следы от полозьев, и все, грязь.
– Тут километра два, – Саныч кивнул. – Недалеко уже, чуть.
Чуть. Саныч шагал быстро. Втянув голову в плечи, сжимая кулаки, вздрагивая, как электрический. Его дрожь колотила, я не сразу это заметил, только когда он заговорил.
Плевался все время, на левую сторону все время, носом хлюпал.
– Мы в школе вместе учились. С Ковальцом, он на несколько классов старше был, но я помню его. Над ним и тогда все смеялись, и одноклассники, и вообще все. У нас там рядом пруд был со школой, а Ковальцу однажды штиблеты купили, отец из Пскова привез. Только на размер меньше они оказались, у Ковальца ноги все время уставали, поэтому он их только раз в неделю надевал, по пятницам всегда. Но только на переменах их носил, а на уроках снимал. И вот однажды у него на физике их сперли. Потихонечку так, Ковалец и не заметил.
Саныч усмехнулся.
– Эти штиблеты в таз сунули и в пруд запустили. Ковалец на улицу босиком выбежал, глядит, а башмаки его тонут. Он их доставать начал. Все собрались смотреть, вся школа. Ковалец сначала пробовал палкой достать, но пруд широкий слишком, не получилось. Ковалец тогда закричал и в пруд прыгнул, поплыл за туфлями, дурила…
Саныч потер друг о друга ладони, подышал, разогревал пальцы.
– Весь в тине выбрался, над ним все смеяться стали, даже учителя. Он потом так рассердился – два дня в школу не ходил. И прозвище к нему привязалось – Плавунец. Он и раньше смешной был, дурачок дурачком. А потом к нам кино привозить стали, он в него ходить стал, смотрел, как жить правильно надо. Жениться хотел. Алевтина ему нравилась очень, он сватался к ней, я знаю. Раз пять, сватался и сватался, он упрямый. А Алевтина ему отказывала, говорила, что выйдет замуж только за Героя.