Облака и звезды
Шрифт:
Ребята звали в кино, в клуб, к девушкам в соседний корпус. Я не отвечал на шутки, спокойно улыбался и делал свое дело. Так я приучил себя к систематическому, планомерному труду. И когда ребята перед экзаменами до зари сидели над учебниками, наспех наверстывая упущенное, я в одно и то же время, указанное в распорядке дня — 23.00, — ложился в постель, с головой накрывался одеялом от негасимой до утра лампы и быстро засыпал. А утром, проснувшись точно в 7.00, вставал, делал зарядку, обтирался холодной водой и начинал свой новый день.
Было ли трудно?
Я не обижался, я все понимал, я знал, что перед экзаменами они будут приставать ко мне: «Юрка, объясни, Юрка, растолкуй, подскажи». И я объяснял, растолковывал, подсказывал, потому что был выше их как индивид, совершеннее их устроен, лучше приспособлен к работе головой.
Наступали экзамены: они приносили тревоги, надежды, отчаяние, радость. В комнате то и дело раздавались вопли:
— Хлопцы, отхватил четвертак, а не знаю и на пару!
— Железно! Так держать!
— Слава аллаху — последний сдал!
— Теперь гульнем!
И все ехали подальше от общежития обмывать успехи кружкой пива «с прицепом». А я оставался дома. Надо было готовиться к новым занятиям, к дисциплинам следующего семестра.
К вечеру возвращались ребята.
— А йог уже сделал дыхательную гимнастику?
— Он заводит себя ключом на завтра.
— Тихо! Не мешайте ему планово спать.
Я не спал, но и не откликался, — было немножко обидно: все начиналось по-старому. А ведь думалось: может, хоть перестанут смеяться. Нет, смеются… Что делать, природа человеческая туго поддается изменению к лучшему…
Сейчас предстояло проверить на деле, готов я или не готов одолеть настоящие трудности.
II
Калугин сильно застучал в кабине.
— Стоп! Приехали.
Я вздрогнул, открыл глаза. Экспедиционный грузовик с фанерным домиком в кузове стоял посредине наезженной песчаной дороги. Передний брезент — подвижная «стена» домика — был поднят. Над кабиной, точно в раме, виднелось сверкающее каракумское небо. В его синеву врезался огромный серо-желтый бархан. Сыпучий холм с резкими, острыми, как у пирамид, гранями был совсем голый и издали казался каменно-твердым.
— Вот вам и пустыня, — сказал Калугин.
Крыша грузовика заслоняла солнце, но его слепящий свет проникал всюду. В остановившемся грузовике стало нестерпимо душно. В задней части кузова, на груде брезентов, спали техник-геодезист Костя Левченко и его помощники, семнадцатилетние братья-близнецы Мурат и Хаким Клычевы. В самом углу, приткнувшись к стенке, тихо посапывал третий рабочий — Иван Акимович.
— Будить ребят? — спросил я.
— Зачем? Сейчас работать нельзя — жарко. Тронемся
Я встал.
— Здесь нечем дышать. Давайте выйдем, посидим в тени.
Калугин усмехнулся.
— А где же эта тень? Пустыня сейчас как горячая сковорода.
Я выглянул из кузова и зажмурился. Маленькое белое солнце застыло в зените. Голые желтые пески отражали его лучи. И небо, и земля сверкали, испуская потоки горячего света. Кругом ни одного темного пятна. Только грузовик отбрасывал короткую прямоугольную тень, лежавшую у самых скатов.
Да, выходить некуда… Я опустился на скамейку. Калугин сидел напротив, облокотившись на гербарные сетки. По большому свежевыбритому лицу, по жилистым, дочерна загорелым рукам, по видневшейся из-под распахнутой синей спецовки смуглой груди стекали соленые струйки. Он не вытирал их, только морщился, когда пот попадал в глаза. Марлевая «чалма» на бритой голове потемнела от пота и пыли.
Мы молчали. Нестерпимый зной нагонял тяжелую одурь. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, хотя надо было посоветоваться о предстоящем обследовании, времени оставалось в обрез.
Сегодня утром главинж вызвал меня и Калугина и сказал, что есть срочное задание: необходимо обследовать бугристые пески в районе колодца Капланли, к северо-востоку от Казанджика. Пески эти покрыты растительностью, но на отдельных буграх появились очаги выдувания. Языки подвижного песка сползают по склонам, погребая травы и кустарники. Опасность возрастает из-за близости барханного массива. Если бугры, обнажившись, сомкнутся с барханами, площадь выноса подвижного песка сильно увеличится. Тогда соседним осоковым пастбищам несдобровать.
Сборы были недолги. Через час мы выехали. Вскоре грузовик стоял возле барханного массива Капланли…
Позади грузовика лежала унылая глинистая равнина, примыкающая к самому Копет-Дагу. Кое-где на ней серели чахлые кустики полыни вперемежку с кустами сорной гармалы. Впереди, из-за барханного массива в мглистой от зноя дали были видны уходящие до горизонта невысокие песчаные бугры. Редкие кустарники в перспективе сгущались, придавали пескам темную окраску. На все четыре стороны, насколько хватал глаз, простирались «черные пески». И вдруг между темными буграми медленно проступила светло-голубая гладкая вода. Она ширилась, затопляла бугры, поглощала их и уходила далеко-далеко — сливалась со светло-голубым небом.
— Озеро! — изумленно сказал я. — Смотрите — пустынное озеро.
Калугин рассмеялся.
— Нет, это только пустынный мираж. Разве вы их не видели в Казахстане?
Я смущенно промолчал.
В стороне от дороги рос одинокий куст. Я соскочил с машины, чтобы срезать ветку для гербария, но сейчас же запрыгал от боли: через подошву тапочек раскаленный песок ожег ноги. Пришлось спешно забраться в кузов.
— Что, печет? То-то! — Калугин подвинулся, уступая мне место рядом. — Я же сказал — сидите пока на месте. Сапоги взяли? Хорошо, а то вся работа пошла бы насмарку. Тапочки не для пустыни.