Облака и звезды
Шрифт:
Мы вышли на стык барханного скопления Капланли с громадным массивом бугристых песков.
Ландшафт и растительность менялись прямо на глазах. К высоким буграм примыкали глубокие котловины. Их склоны покрывал зеленый ковер песчаной осоки — илака. На его изумрудном фоне тусклой сероватой зеленью выделялись знаменитые «древа пустыни» — белые саксаулы. После желтых барханов неожиданное обилие зелени радовало глаз, казалось необычным в летней пустыне.
Спускаясь в котловину, я волновался: сейчас увижу новые растения, знакомые только по книгам, по гербарию. Придется описывать не маленькую, бедную ложбинку с тройкой сюзенов
— Танцуйте от печки, — сказал Калугин, — с котловины начинайте. Потом лезьте на склоны. Посмотрим, удержитесь или нет.
Опять шпилька… Но я решил пока не обращать внимания.
Итак, надо выбрать площадку.
Я обошел котловину. На сплошном зеленом фоне илака кое-где серели засохшие кусты кандымов. Илак задушил пробравшиеся сюда кустарники. Зеленые стебельки его росли почти вплотную.
Я уложил в гербарную папку илак, занялся склонами.
На голой, песчаной вершине бугра стояли три искривленных белых саксаула. Казалось, кто-то пытался завязать их узлом, но потом раздумал, бросил. Похожие на метлы, жесткие серо-зеленые побеги тяжело свисали вниз. Пропитанные горько-соленым соком, членистые веточки были грузны и не трепетали на ветру, как листья наших северных деревьев. «Древа пустыни» отбрасывали жидкую прозрачную тень. Во всем облике их было что-то очень древнее, суровое.
Я пересек котловину, стал описывать склоны. Здесь было мало илака, но много селинов, кандымов, эфедр.
Все увиденное занес в дневник, потом построил кривую убывания илака на отдельных склонах. Это было уже сверх программы.
Я увлекся, не заметил, как из-за бугра вышел Калугин.
— Готово? Поздравляю!
Он взял мою тетрадку.
— Сейчас сравним с моими записями, проверим, много ли напутали.
Я не выдержал:
— Обязательно должен напутать?
— А как же! На то вы и неофит, делаете первые шаги.
Я пристально смотрел на Калугина и с радостью видел, как насмешливая улыбка медленно сползает с лица, заменяется новым выражением. Мой учитель был явно смущен.
— Постойте! А что это за кривая? Какая-то проекция… Не понятно…
«Ага! Вот она, сладкая минута реванша!» Я подчеркнуто спокойно сказал:
— Я подсчитал количество илака на склонах, расположил по кривой, начертил проекцию. Это запрещено?
Он пожал плечами:
— Нет, почему же… Только для меня это новость… Никогда не обращал внимания на закономерности в распространении илака. Растет — и хорошо. А вы вот заметили… да еще установили сходство и различие в растительности склонов. Что ж, первое маленькое открытие.
— Значит, неофит на сей раз не напутал?
— Еще успеете. У вас все впереди.
Последнее слово опять осталось за Калугиным, ненужное обидное слово…
Длинный летний день шел на убыль. Тени от саксаулов сгустились, упали на склоны бугров. В серо-сизой «листве» саксаульные сойки уже пробовали голоса. Жара спала, можно петь.
Мы вышли на геодезический ход и вдруг в стороне, в котловине заметили темный верх кибитки.
Невдалеке от входа горел костер. Возле огня сидел древний старик в темно-красном халате, в вышитой тюбетейке. Редкая седая борода росла от подбородка. Волосы на щеках, вокруг рта были по старинной моде тщательно выщипаны.
Старик обернулся на шорох шагов.
— Салам! — сказал Калугин.
—
Из кибитки выглянуло несколько голов. Старухи, женщины, дети с любопытством разглядывали нас.
С большой вязанкой саксауловых веток подошел высокий крепкий мужчина. В черных усах пробивалась редкая седина. Это был шестидесятилетний Кара Черкезов, сын сидевшего у костра главы семьи Черкеза Ниязова. Кара неплохо говорил по-русски. Мы узнали, что его отцу уже девяносто пять лет. Только в прошлом году Черкез-ата ушел на покой и поселился у старшего сына — колхозного бригадира. Семилетним мальчиком Черкез стал пастухом, пас в песках овец и верблюдов. Больше полувека работал он на баев — вырос, женился, стал отцом — и все оставался тем же, кем был в семь лет, — байским батраком.
Услыхав свое имя, старик оживился, указывая на нас сыну, заговорил по-туркменски. Кара стал переводить: его отец знал лишь несколько русских слов.
Старик говорил, что за полвека у него было три хозяина: Непес-хан, потом его сын, потом внук. Когда Черкез впервые выгнал в пески овец, Непес-хан был уже стар и вскоре умер. Его сын, Рухи, умножил отцовские стада, но недолго радовался своему богатству — умер. А вот внуку Мамеду пришлось, бросив богатство, бежать за Копет-Даг: в Туркмению пришла советская власть.
Старик обернулся, что-то коротко приказал домашним. К костру подошла пожилая женщина в красном платье до пят, набрала сковородку углей — поставить самовар.
Кара заговорил о своей семье. Он сам давно уже дед. Старший сын, Берды Караев, — председатель колхоза. А внук, Наур Бердыев, — студент, учится в Ашхабаде. Недавно приехал погостить к деду и прадеду. Наур изучает травы. Скоро вернется.
Солнце зашло. Громадное багровое зарево взметнулось было до самого зенита, но стало быстро гаснуть. Показались звезды. В пустыне зори коротки. На западе низко-низко над горизонтом проступил узкий, молодой месяц. Своей выпуклой стороной он был по-южному обращен вниз и напоминал не серп, а серебристую крутобокую ладью, плывущую в небе.
Из-за бугра ударил яркий свет фар. Подошел экспедиционный грузовик. Басар заглушил мотор, подсел к костру, по-туркменски заговорил с хозяевами.
Закипел самовар. Женщины разостлали перед костром небольшую белую скатерть, расставили пиалы. Появился фаянсовый чайник, мелко наколотый рафинад, поджаренные на углях лепешки.
Началось неторопливое пустынное чаепитие. Крепкий коричнево-красный чай наливали до половины пиалы, пили вприкуску, очень медленно, потом доливали опять.
Послышался смех, голоса. Костя со своими помощниками подошел к костру. Вместе с ними был высокий, похожий на деда двадцатилетний Наур Бердыев. Он с радостным удивлением взглянул на гербарные папки.
— Ботаники? Откуда?
Калугин рассказал о задании, спросил, не попадались ли развеваемые пески.
— В радиусе пяти километров пески надежно закреплены илаком, кустарниками, — сказал Наур, — а дальше я еще не успел побывать.
Правнук старого Черкеза учился на четвертом курсе Туркменского университета, приехал в пески повидаться с родными, собрать гербарный материал для дипломной работы о размножении илака.
Наур вынес из кибитки ботанические сетки с засушенными растениями. В гербарных листах лежали этикетки с названиями вида, датой, обозначением места сбора.