Облака и звезды
Шрифт:
Взглянул на часы — двенадцать, полдень… Уже шесть часов я в песках, до вечера далеко. Хотя не так уж далеко — с каждым днем раньше темнеет. Ночи уже длинные. Сегодня как долго ждал утра, и вот дождался, пошел за кияком, один, без посторонней помощи хотел найти…
Надо вставать. Ветер сразу же налетел, сильно толкнул, попытался свалить. Но я устоял, только пошатнулся. Попробую идти.
Я поднял воротник спецовки — защитить лицо от песка — и побрел вслепую, стараясь только не сойти с гряды. Надо считать шаги. Сделать сотню — остановиться,
Я закрывался воротником спецовки, но песок все равно попадал в нос, в рот, в уши. Сухой кашель заставлял останавливаться. Отдышавшись, через силу брел дальше, брел на ощупь, стараясь только не сойти с песчаной гряды, которая, нигде не прерываясь, тянется через всю косу.
Как глупо, как непростительно глупо я поступил! В отряде если бы и захотели помочь, не смогут: не оставил даже записки. Как догадаться, где я — в Азизбекове, в Дагаджике, на Дервише, на Куфальдже? Затеряться легко: Челекен не такой уж маленький.
Идти все труднее. Я уже не выдерживаю ста шагов, — что ж, буду отдыхать через девяносто. Хотя нет, так можно уменьшать и уменьшать. Надо вытягивать всю сотню. Надолго ли? Ясно: до конца меня все равно не хватит — еще километр, ну два, не больше, и придется лечь, будь что будет. Лечь и… и не встать? Нет, надо идти! Упаду — буду ползти. Иначе погибну не только я, погибнет дело, из-за которого пошел сюда, на косу: никому не придет в голову рыться в моих бумагах, искать карту Вознесенского, отчет. О них не знают.
Вдруг я поймал себя на хитрости, на самообмане: отсчитываю целый шаг, а делаю всего полшага… Может, увеличить привалы? Отдыхать по часам — скажем, ровно десять минут? Но тогда меня застанет ночь. К ветру, к песку прибавится темень, холод. Нет, надо идти.
Внезапно в однообразном шуме ветра мне послышался слабый крик, крик без слов:
— А-а-а…
Я встал, приложил к ушам ладони.
Нет, ничего не слышно… Показалось, померещилось. Да и кто здесь может кричать? Кто будет искать меня?
Я двинулся дальше, но, отсчитав десяток шагов, почувствовал — надо сесть на землю, немедленно сесть, а то упаду, повалюсь и не смогу подняться… Значит, так суждено, на роду написано — пропасть, погибнуть в считанных километрах от поселка, от людей. Сам, сам виноват — все сделал, чтобы уйти от них, помешать тебе же помочь…
Я стоял, ждал, когда смогу идти.
И вдруг глаза застлало… Такого еще не было… Я быстро сел на песок. И тут совсем близко, внятно послышалось опять:
— А-а-а…
Нет, это не кажется, не должно казаться, не может казаться… Я поднял голову и не услышал — увидел вдали высокую,
Голос! Подать голос!
Без слов, напрягая последние силы, я крикнул:
— А-а-а!
Неужели не услышит, пройдет мимо, исчезнет в тяжелом сухом тумане?
Я снова крикнул, но уже слабее!
— А-а-а…
Темная фигура двинулась прямо на меня. Прямо над собой я увидел запыленное большое лицо Калугина. Глаза за стеклами очков казались громадными.
— Эй, сюда! Вот он!
Во мгле возникла еще фигура. Больше я ничего не видел, не слышал. Я схватил руку Калугина, прижался к ней лицом и плакал, громко, навзрыд, плакал, не скрывая, не стыдясь своих слез.
XIV
Перегнувшись к окну кабины, Калугин спросил:
— Квадрат?
— Да, — коротко ответил начальник.
Мы находились в начале южной косы, в самой широкой ее части. Грузовик шел по моему маршруту, так неудачно начатому три дня назад.
Как нашли, как спасли меня товарищи? Помогла выкопировка карты, снятая ночью перед выходом на Дервиш.
Когда я не вышел к завтраку, Калугин заглянул в мою комнату, увидел на столе выкопировку, старый отчет Вознесенского. Не было сомнений — я пошел искать кияк. Но куда? На карте кияк показан в нескольких местах — в центре Челекена, на северной и на южной косах. Центр Челекена отпал сразу: после изысканий Вознесенского этот район сильно изменился — появились новые заводы, рабочие поселки, карьеры. Искать там кияк бессмысленно. Остались косы. Куда я мог пойти? Разумеется, на южную, она ближе. К полудню начался циклон. Решено было ехать на выручку.
Рыбаки на Дервише подтвердили: да, утром прошел человек в спецовке, попросил воды, сказал, что ищет какую-то траву.
На карте трава была показана только на узкой песчаной гряде, проходящей посредине Дервиша.
Грузовик медленно шел по гряде. Начальник, Калугин, Костя, Инна Васильевна, все рабочие, растянувшись цепью, двигались впереди машины. Калугин первым обнаружил меня, позвал остальных. Мне дали напиться, усадили в кабину, привезли в Карагель.
О тайной переписке с Ашхабадом, о самовольной отлучке из поселка ни в машине, ни дома не было сказано ни слова.
Но когда на другой день, после завтрака, все отправились камеральничать — циклон мешал выехать в поле, — начальник остановил меня:
— Виноват я перед вами, Юрий Иванович, все время считал, что вы не очень ревностно относитесь к изысканиям. Да это и понятно: вас более влечет теория, чисто научные исследования, а мы — только практики. И вот, — он запнулся, — как плохо, когда не умеешь разбираться в людях… Все я напутал, ошибся… Оказывается, вы болели за дело, за работу отряда, думали, искали, как помочь. Благодаря вам у нас есть карта Вознесенского. Удастся или нет, а мы все вместе будем искать кияк. Может, и найдем. Пусть только циклон поутихнет…