Обольститель и куртизанка
Шрифт:
– У девушки есть уши, милорд. И до них, несомненно, доходит масса неподобающих слухов.
Джулиан был так распален яростью, что ни язвительный тон Оливии, ни холодно-вежливое обращение «милорд» уже не задевали его. Гнев клокотал в нем, вытесняя все другие чувства. Он шагнул ближе и грозно навис над дочерью, его серые глаза метали молнии.
– Рома, мы уходим немедленно.
Дочь Эрита неуклюже попятилась.
– Я не хочу уходить.
– Мне плевать, хочешь ты или нет. Меня больше волнует, что тебе нужно. И насколько я вижу, тебе нужен сторож. – Граф гневно сжал кулаки. – Боже мой,
Леди Рома перестала пятиться и застыла. Расправив плечи, она смерила отца угрюмым взглядом.
– Откуда вам знать, как я вела себя ребенком? Вас не было рядом.
– Не начинай, Рома, – проревел Эрит, свирепо сдвинув брови. – Я не в настроении.
– А когда вы будете в настроении?
Оливия уже убедилась, что в минуты гнева леди Рома способна на безрассудство. Если тотчас не пресечь надвигающееся столкновение, отец с дочерью уничтожат последнюю надежду на примирение.
– Леди Рома, лорд Эрит, пожалуйста, сядьте, – произнесла она строгим тоном, который неизменно охлаждал пыл буйных приятелей Перри.
Джулиан метнул на нее хмурый взгляд из-под нависших бровей и бросил неохотно, словно не желал даже разговаривать с любовницей:
– Я забираю дочь домой.
– Нет. Только не в ее нынешнем состоянии, – твердо возразила Оливия. – Лорд Эрит, вы ведете себя глупо.
– Придержите язык, мадам. Любой отец на моем месте вел бы себя так же. Она моя дочь. Какого черта вы вмешиваетесь не в свое дело?
Оливия замерла, стараясь сдержать подступившую к горлу тошноту. Как он может говорить с ней так высокомерно, с отвращением? Он умолял ее довериться ему, а теперь предавал каждым своим словом, источающим яд.
Она тяжело сглотнула и с усилием произнесла:
– Возможно, это и не мое дело, но любому глупцу ясно, что вам обоим следует успокоиться, прежде чем вы предстанете перед посторонними.
– Я не собираюсь это терпеть, черт вас дери! – прорычал граф.
Оливия жестом указала на диван у стены, в стороне от опрокинутого столика и разбросанных по полу осколков. Повернувшись к Джулиану, она произнесла ледяным тоном:
– Лорд Эрит, прошу вас сдерживать свой норов в моем доме.
С тяжелым сердцем она ждала яростного выкрика, что дом принадлежит ему самому, поскольку он за него платит, но даже в пылу гнева Эрит не позволил себе зайти так далеко.
Оливия видела, что Джулиан пытается обуздать ярость. Возможно, она пожалела бы его, если бы он только что не втоптал в грязь ее чувства.
Эрит хотел лишь защитить свою дочь. В этом не было греха. Но он заставил Оливию поверить в его уважение и любовь, не испытывая ни того ни другого, и в этом заключалась его вина. Вина тяжкая, непростительная.
Немного помолчав, Эрит заговорил более ровным тоном. Перекошенное лицо и налитые кровью глаза выдавали едва сдерживаемое бешенство.
– Прошу прощения, Оливия. Конечно, вы не приглашали сюда мою дочь. Бездумное легкомыслие Ромы вовлекло вас в наши семейные раздоры. Я понимаю, у вас нет ни малейшего желания участвовать в них.
Своими словами Эрит лишь подлил масла в огонь. Разумеется, Оливия не могла оставаться в стороне. Она любила графа. И Джулиан уверял,
Скрывая жгучую боль, она окинула Эрита презрительным взглядом куртизанки. Этим грозным оружием она усмирила немало мужчин.
– Ваша дочь – желанная гостья в моем доме, если ей вздумается меня посетить.
Рома удивленно раскрыла рот.
– О... неужели?
– Я не жду, что вы примете приглашение. – Оливия ободряюще улыбнулась девушке и, повернувшись к Джулиану, холодно прищурилась. – Я отказываюсь вышвырнуть расстроенную девочку на улицу только потому, что какой-то грубиян требует этого от меня.
– Какой-то грубиян? – Щеки Эрита побагровели от возмущения. – Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что, если вы не присядете, как вам было предложено, милорд, я попрошу слуг выставить вас за дверь.
Эрит вздрогнул, его искаженное гневом лицо внезапно вытянулось. Он посмотрел на Оливию, впервые с той минуты, как вошел в комнату, и тотчас же понял, что натворил. Горечь и сожаление мелькнули в его глазах, теперь уже не серебристых, но свинцово-серых.
Оливия постаралась принять решительный и бесстрастный вид, но Джулиан знал ее слишком хорошо, чтобы маска безразличия могла его обмануть. Оставалось только молиться, что граф не догадается, как она страдает. Оливии не хотелось доставлять ему это удовольствие, показывать, как больно он ее ранил.
Господи, ну почему он был так жесток? Зачем ему понадобилось терзать ее душу?
У Джулиана были все основания гневаться, но он должен был знать, что Оливия никогда не причинила бы зла ни ему, ни его семье. Он должен был сознавать, что, обращаясь с ней как с презренной шлюхой, разрушает всякое доверие, возникшее между ними.
Плечи Эрита поникли, его заносчивость исчезла.
– О черт, Оливия, прости меня. Ты этого не заслужила. Я вел себя как дикарь.
Джулиан казался потрясенным, смущенным. Он вновь превратился в восхитительного, чуткого, страстного любовника, чья нежность наполняла сиянием ее жизнь.
Оливию захлестнула волна горечи. Как он может притворяться, что любит, и быть насквозь фальшивым? Признаваясь в любви, он лгал. В его сердце живет одно лишь презрение.
Эрит взволнованно взъерошил волосы. Прежде этот жест казался Оливии очаровательным, но теперь вызвал лишь глухую боль. Ей потребовалась вся ее воля. Сила духа не раз помогала ей выжить, пройти через испытания, которые сломили бы любую другую женщину.
Она повернулась к Роме, глядевшей на отца со смесью тревоги и жгучего любопытства.
– Леди Рома, присядьте, пожалуйста. Я распоряжусь, чтобы принесли еще чаю, и попрошу слуг убрать в комнате.
– Ковер загублен, – беспомощно отозвалась Рома. «Загублен ковер, чайный сервиз и вся моя жизнь», – хотела сказать Оливия, но промолчала. Достаточно спектаклей для одного вечера.
– Это не важно. – Призвав на помощь все свое самообладание, Оливия повернулась к Джулиану: – Милорд?
Не скрывая нетерпения, Эрит шагнул к дивану и уселся рядом с дочерью. Оливия дернула сонетку, и пока вышколенные слуги (куртизанка с грустью подумала о том, как ей будет их не хватать) наводили порядок, убирая с пола осколки фарфора и остатки еды, в комнате повисла гнетущая тишина.