Обречены воевать

Аллисон Грэхам

…следует по возможности не допускать, чтобы кто-либо другой, кроме вас, держал флот; если же вы не в состоянии этому помешать, то должны, по крайней мере, иметь на своей стороне того, у кого флот наиболее сильный.

Фукидид, «История Пелопоннесской войны»

Они строят корабли, чтобы принять участие в разделе мира. Для них это забава, а для нас – вопрос жизни и смерти.

Уинстон Черчилль, выступление в палате общин, март 1914 года

Поскольку Германия особенно отстает в морской силе, для нее как для великой державы и великого культурного государства очень важно восполнить утраченное.

Адмирал Альфред Тирпиц, совет кайзеру Вильгельму II, 1899 год

Двадцать четвертого октября 1911 года этот, если угодно, политический феномен в возрасте тридцати шести лет стал первым лордом Адмиралтейства, ответственным за Королевский флот [182] , опекуном Великобритании и ее империи. Рожденный во дворце Бленхейм, он принадлежал к одному из древнейших семейств Англии, обучался в Харроу и Сандхерсте, сражался в трех имперских войнах, был избран в парламент в двадцать пять лет и написал одиннадцать до сих пор популярных книг и десятки статей. Словом,

Уинстон Черчилль олицетворял собой все достоинства маленького островного государства, что правило доброй четвертью населения планеты.

182

То есть гражданским министром по делам военно-морского флота.

На четвертый день пребывания в должности Черчилль направил коллегам по кабинету министров меморандум, напомнив о возложенной на них ответственности. Вторя известному древнеримскому изречению: «Если хочешь мира, готовься к войне», он писал: «Подготовка к войне есть единственная гарантия сохранения достатка, природных ресурсов и территории государства». Надлежащая готовность требовала правильного понимания трех факторов: «потенциальной опасности, которая может возникнуть»; уроков истории, которые следует изучать ради «выявления наилучшего общего метода» отражения угрозы; способа наиболее эффективно использовать «военный материал» эпохи.

В 1911 году «потенциальная опасность» была наглядной и очевидной: речь об ускоренном наращивании военного могущества Германии, прежде всего ее флота, размеры которого за предыдущее десятилетие увеличились более чем вдвое [183] [184] . С «наилучшим общим методом» отражения угрозы тоже все было ясным: следовало всемерно сохранять и поддерживать военно-морское лидерство Великобритании. Согласно «двухдержавному стандарту» [185] 1889 года, британский флот линейных кораблей должен был равняться по силе флотам двух конкурентов вместе. А внимание Черчилля к технологическим достижениям и желание их применять обеспечивали наиболее эффективное использование «военного материала» эпохи. Он не просто стал строить больше военных кораблей, но внедрял более современные технологии, чтобы сделать эти корабли смертоноснее: новые пятнадцатидюймовые пушки, увеличенная скорость, нефть вместо угля и новое дополнительное оружие – самолеты.

183

Martin Gilbert, Churchill: A Life (London: Heinemann, 1991), 239.

184

David Evans and Mark Peattie, Kaigun: Strategy, Tactics, and Technology in the Imperial Japanese Navy, 1887–1941 (Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997), 147.

185

Введен законом о морской обороне 1889 года; этот закон предусматривал строительство 10 линкоров, 38 крейсеров, а также ряда других военных кораблей.

За промежуток в тысячу дней между рассылкой меморандума и началом Первой мировой войны Черчилль прилагал поистине геркулесовы усилия по поддержанию британского морского владычества, одновременно предпринимая дерзкие дипломатические ходы, чтобы сохранить мир с Германией и заручиться какими возможно преимуществами на случай войны. Его настойчивость проистекала из уверенности в том, что внимание немцев к морям и океанам сигнализирует не столько о вызове национальной безопасности, сколько об экзистенциальной угрозе выживанию Великобритании. Черчилль знал, что британские военные корабли «несут мощь, величие, могущество и власть Британской империи». Если наш флот будет уничтожен, писал он позже, империя «распадется, как сон». Вся Европа окажется «в железной хватке и власти тевтонов и усвоит на себе, что такое тевтонская система». Дабы не допустить такой катастрофы, надо оберегать флот, ибо Королевский флот – это «все, что у нас есть» [186] [187] .

186

Через два месяца после назначения Черчилль заявил, что применение авиации на поле сражения необходимо, а летчик – «самая достойная и самая опасная профессия, какую только может выбрать молодой англичанин». Подавая пример, он сам стал летать. Чтобы надежно обеспечить нефтью новые боевые корабли, Черчилль заставил правительство выкупить контрольный пакет акций Англо-персидской нефтяной компании (позднее ставшей «Бритиш петролеум»). См.: Gilbert, Churchill: A Life, 240–41, 248–49, 251–53, 259–61. Winston S. Churchill, The World Crisis, vol. 1 (New York: Scribner, 1923), 125–48.

187

Churchill, The World Crisis, 123–24.

Если коротко, Великобритания столкнулась с той мучительной дилеммой, которая по сей день регулярно возникает в стратегическом планировании [188] . С одной стороны, необходимость владения морями не подвергалась сомнению. Ведь иначе империя утратила бы свои форпосты в Индии, Южной Африке и Канаде, не говоря уже об обороне самих Британских островов. Более того, долгосрочная стратегия требовала от Великобритании всячески препятствовать появлению какого-либо государства-гегемона в Западной Европе. По словам Черчилля, «четыреста лет внешняя политика Англии была направлена на то, чтобы противостоять самой сильной, самой агрессивной, самой доминирующей силе на континенте» [189] . Гегемон, растоптавший противников на суше, мог бы далее бросить ресурсы на строительство военно-морского флота и превзойти в этом Великобританию, а прибрежная линия континента напротив британского побережья виделась идеальным плацдармом для вторжения. Потому никакое британское правительство не собиралось терпеть ни вызовов морскому господству англичан, ни попыток изменить баланс сил на континенте. С другой стороны, Черчилль и прочие британские политики сознавали, что само стремление помешать Германии построить сильный флот или расправиться с соперниками на континенте способно привести к войне, причем более страшной, чем все, какие ведала история.

188

На семинарах в гарвардской школе имени Кеннеди я узнал, что специалисты по национальной безопасности и армейские офицеры по сей день, располагая опытом минувшего столетия, пытаются сформулировать, каким образом Великобритания могла бы избежать этой дилеммы.

189

Черчилль утверждал, что

«на протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии, Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны, государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом, наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы он ни был, во главе какой бы страны ни стоял. Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана». См.: Winston S. Churchill, The Second World War, vol. 1: The Gathering Storm (Boston: Houghton Mifflin, 1948), 207. // Русский перевод: Черчилль У. Вторая мировая война. В 6 т. М.: Терра, 1997–1998. Перевод под ред. А. Орлова.

Британцы были правы, рисуя свой стратегический выбор апокалиптическими, так сказать, красками. Когда Первая мировая война завершилась в 1918 году, прежний мир действительно лежал в руинах. Та половина тысячелетия, на протяжении которой Европа являлась политическим центром мира, осталась в прошлом.

Война стала катастрофой, порожденной скорее неверными расчетами, чем игнорированием предвестий. У европейских лидеров имелось достаточно оснований верить, что война может разрушить привычный социальный порядок и экономику. Но чрезмерно рациональная борьба за первенство создала тектонический стресс – в первую очередь в отношениях между Великобританией и Германией, а также между Германией и Россией, и государственные деятели сочли риск войны более предпочтительным, нежели альтернатива уничтожения или капитуляции.

Ход Великой войны следовал тому же мрачному сценарию, что и многие другие «фукидидовы» войны той же динамики на протяжении столетий. Великобритания изнемогала от страхов, типичных для многих правящих сил; Германия выдвигала притязания и кипела негодованием, характерными для многих крепнущих сил. Пыл этого соперничества, наряду с безрассудством и политической близорукостью всей Европы, превратили убийство в Сараево в мировой пожар [190] . У англичан не было ровным счетом никаких жизненно важных национальных интересов на Балканах. Тем не менее страна ввязалась в конфликт, отчасти из-за союзных обязательств, но главным образом потому, что она опасалась мощи Германии – дескать, та, если дать ей свободу действий на континенте, начнет угрожать самому существованию Великобритании.

190

Факторы и события, приводящие к войне, весьма многообразны, и зачастую одно влечет за собой другое. К числу таких факторов, например, принадлежат мужской кодекс чести, страх элит перед хаосом в стране и патриотическая война как «лекарство» от этого страха, национализм, социал-дарвинизм и фатализм, порой перерастающий даже в нетерпеливое ожидание того, что видится «неизбежной схваткой», культ обороны, организационные последствия военной мобилизации, порождающие дипломатическую напряженность, и многое другое. Никакая модель не в состоянии описать столь сложное явление. См.: Christopher Clark, The Sleepwalkers: How Europe Went to War in 1914 (London: Allen Lane; New York: Penguin Books, 2012), xxi – xxvii; Margaret MacMillan, The War That Ended Peace: How Europe Abandoned Peace for the First World War (London: Profile Books, 2013), xxi – xxii, xxx – xxxi, 605. В данной главе не ставится цель примирить позиции конкурирующих научных школ или выделить конкретного виновника цепочки исторических событий, которые привели к Первой мировой войне. Я также не стремлюсь «объяснить» войну во всей ее сложности. Моя задача – показать, как «фукидидовский» стресс способствовал вовлечению Великобритании и Германии в конфликт, который навсегда изменил мир.

Позднее Черчилль писал, что британские лидеры не верили в неизбежность войны и стремились ее предотвратить, но возможность кровопролития «постоянно присутствовала в их мыслях». Еще за десять лет до 1914 года он предупреждал: «Те, чей долг состоит в обеспечении безопасности страны, живут одновременно в двух мыслимых мирах». Они обитают в «реальном мире зримой мирной деятельности и космополитических целей», а порой как бы уходят в «гипотетический мир за порогом… мир то совершенно фантастический, то как будто намеревающийся вторгнуться в реальность – мир чудовищных теней, что судорожно сливаются, предрекая падение в бездонную пропасть» [191] .

191

Churchill, The World Crisis, 17–18.

Кошмар Черчилля стал явью в августе 1914 года. Всего за несколько дней до начала войны в Европе Черчилль писал жене: «Все на свете говорит о скорой катастрофе и крахе… Волна безумия охватила христианский мир… Мы все дрейфуем, словно охваченные дурным каталептическим трансом» [192] . Это письмо заканчивается такими словами: «Сколь охотно и гордо я рискну своей жизнью – и отдам ее, если понадобится, – во имя того, чтобы сохранить эту страну великой и славной, процветающей и свободной! Но проблем очень много. Нужно попытаться измерить неопределимое и взвесить невесомое» [193] .

192

См.: Gilbert, Churchill: A Life, 268. А Кристофер Кларк указывает, что «протагонисты 1914 года вели себя как лунатики, смотрели, но не видели, грезили наяву, но не желали замечать того ужаса, который по их милости должен был вот-вот охватить мир». См.: Clark, The Sleepwalkers, 562. Относительно стремления Германии к войне и того, как это стремление «обернулось кошмаром, когда стало реальностью», см.: Stig Forster, «Dreams and Nightmares: German Military Leadership and the Images of Future Warfare, 1871–1914», in Anticipating Total War: The German and American Experiences, 1871–1914, ed. Manfred F. Boemeke, Roger Chickering, and Stig Forster (Washington, DC: German Historical Institute; Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1999), 376.

193

Gilbert, Churchill: A Life, 268.