Очерк о родном крае
Шрифт:
– В зеркало, в зеркало посмотрись!
Мама поймала его за сумочный ремень.
– Ой, да ладно!
Как же слово-то? Рыбина смысла плавала по извилинам и никак не хотела всплыть звуком кверху. Атавизм? Анахронизм? Рудимент?
Не ересь же! Или рядом?
– Это все... суеверия, - вспомнив, сказал Марек, но все же глянул на самого себя, перечеркнутого трещиной. За спиной отразились стена в обоях и боковина шкафа. Нос, губы, глаза. Точки щетины на подбородке.
Суеверия!
Что делает нас отличными, непохожими друг на друга? То же, что одновременно объединяет, сплачивает, наделяет опознавательным маркером. Земля, среда, условия существования, с которыми срослись годами, столетиями вплавленные в души вера, мораль, модели поведения и архаизмы. Где меня еще попросят посмотреться в зеркало? Нигде. Где я вспомню, что нужно смотреться в зеркало? Дома.
Такая мелочь - а хорошо.
– Спасибо, - Марек клюнул - больше носом, чем губами - сухую морщинистую щеку.
– А я пока готовить начну. Соседку позову, вдвоем-то быстрее будет, - сказала мама.
– Всех зови!
Снова рычание пружины.
Марек засмеялся от раскрывшегося солнечного простора, в котором с замедлением, с задержкой проступали дома и заборы, и насыпи, и ивняк, ощетинившийся из песка длинными, дикобразьими иглами веток.
Кому-то в рай, кому-то в ад, прощай, неславный Меркештадт, я вырвался из ада. Благодарю тебя за все, что ты не то, что ты не се, вообще не то, что надо...
– Э-гей!
– помахал ему рукой брат.
Они с Диной стояли у дальнего угла дома-перпендикуляра. Марек поспешил к ним. Сумка дрызгала по боку, солнце через окна выцеливало глаза, из-под туфель давилась грязь, жирная, хорошо перемешанная, с водицей и замечательными отпечатками шинных протекторов. И ездит же кто-то сюда через блок-посты!
Впрочем, где-то здесь, кажется, ассенизаторская цистерна регулярно замирала с опущенным насосным шлангом. За двенадцать лет она разве что сломалась.
Неустроенность все же дикая. Была и осталась. Словно везде время летит, а здесь стынет, замирает, а потом потихонечку сдает назад.
– А вам куда?
Марек покрутил головой, сортируя предполагаемые направления.
– У речпорта, за почтой, помнишь, была казарма?
– спросил Андрей.
– Ну.
– Перестроили в общежитие, надробили клетушек из гипсокартона. Дине дали комнату, она мать и сестру из лагеря беженцев в нее и перевезла. Только ночевать там приходится, иначе выгонят всех.
– Не ночевать, - возразила Дина, - фиксируются любые восемь часов местонахождения.
Они
У одного из подъездов крупно трясся и плевался сизым старый 'форд' восьмидесятых что ли годов. И все вроде бы хорошо...
– Дядя Андрей!
От песочницы бежали дети. Сверкали улыбки и глаза, летел песок из-под кед и сандалий. Марек на всякий случай отступил.
– Здрасте, дядя Андрей!
– Здрасьте, теть Дина!
Их было два мальчика и три девочки. Лет восьми-десяти, может, одиннадцати. Один повыше остальных, тот, что еще курил. Этакий командир. Грязноватые, конечно. И в песочнице им вроде не по возрасту играть. Но не такие уж страшные, как привиделось в начале. Брючки, рубашки, юбочки, колготки.
– Ага! На западном фронте без перемен!
Брат, пошарив в карманах куртки, протянул ребятам несколько леденцов в замызганной обертке.
– Спасибо, дядя Андрей.
Конфеты исчезли с быстротой молнии. Но никто не сунул их в рот. Канули. Странные все же дети.
– А это кто с вами?
– спросил тот, что повыше.
Серые глаза его уставились Мареку в переносицу. Такие взгляды, равнодушные и пустые, будто через прицел, заставляли Марека чувствовать себя неуютно. Он через силу улыбнулся, подтянув сумку к животу.
– Брат приехал, - Андрей, подталкивая Марека к детям, хлопнул того по плечу.
– Журналист из Евросоюза.
Мальчишка сморщил нос.
– Из самого-самого?
Марек стесненно кивнул.
– Кельн. Это Германия. Это три дня поездом или три часа 'эйрбасом'. Там очень красиво.
– А жвачка где?
– Что?
Марек моргнул. Детские лица смотрели на него совершенно серьезно. Девочка с косичками, смугловатая, с замазанной "зеленкой" царапиной на подбородке, наклонила голову, словно так Марека было лучше видно:
– Натовцы нам жвачку дают.
– Я... у меня нет... Вам надо жвачку?
Марек зарылся в карманы плаща. Зазвенела мелочь.
– Не надо, - мягким жестом остановила его судорожные движения Дина.
– Они шутят.
– А-а...
– Дядя Андрей, - поманил ладонью мальчишка-вожак. Брат нагнулся, и тот, обхватив его за шею, что-то жарко зашептал ему на ухо.
– Нет...
– коротко отвечал на шепот Андрей, - не шпион... сегодня... ладно...
Это меня - шпионом?
– запоздало сообразил Марек.
Впереди, между крайним домом и забором, лесенкой спускающимся с горки, серел бетон.
Граница. А я - шпион. И патрули...