Очерк о родном крае
Шрифт:
– Ну как, праздник же.
Они прошли в зал, в расшторенные окна лезло среднерусское лето, неясное, неопределенное, смутно зеленеющее, свет его плыл по старенькой трехсекционной 'стенке', по фарфоровым бездедушкам за стеклами, по рядкам книг, совершенно бесполезным по нынешнему электронному времени, по выпуклому кинескопу телевизора, слыхом не слыхивавшего, наверное, о своих жидкокристаллических стройных собратьях.
Не квартира, а анахронизм.
Коврики с лебедями, дряхлый диван, торшер, к которому подходит изящное слово 'винтажный', глубокая советская старина,
Мама, мама, в каком времени вы тут все застряли?
На подоконнике, в длинном ящике, что-то росло. Огурцы? Лук?
Марек поискал глазами розетку, качая головой, нашел в дальнем углу.
– Мам, я поработаю?
– А поработай, - согласилась мама.
– Я чайник ставлю.
Она пропала, мелькнув седой, сине-серой тенью.
Из кухни донеслись уютные, совсем домашние звуки - звяканье крышки чайника, клекот воды, стук ножа о поверхность разделочной доски, легкий, мелкий.
– Как отделились-то, - заговорила мама, - думали, заживем. Все думали, и я грешным делом. И комбинат был, и завод литейный, и колхозы. И пенсия у меня хорошая была. А цены ужас как стали расти! То муки нет, то картофеля, то мяса вот. Потом работы... Теперь теплоцентраль, говорят, невыгодно, покупайте газовые котлы, а они знаешь, сколько? Зимой топили еле-еле, плитка только жрет, не греет, мы уж и печку из бочки поставили...
Он услышал, как мама вздохнула.
Что-то сжалось в нем, Марек внезапно разозлился:
– Мам, вы же сами... Суетиться надо было!
Он двинулся к вешалке.
– Ой, сынок, мы-то что? Мы власти не касаемся...
– Так ваша же власть!
– Сняв сумку с 'рожка', Марек шагнул в кухню.
– Вы же выбирали, вы и требуйте с нее!
– Хочешь бутерброд?
Кусок черного хлеба с кружком колбасы всплыл на ладони перед Марековым носом. Хлеб пах, как почему-то никогда он не пахнет там.
Даже выпечной.
– Мам, это важно! Ты пойми...
– Я уж старая, глупая, - отмахнулась от него мама, - вот вечером соберетесь, выпьете, обсудите... Ну, бери бутерброд.
Марек взял.
'Конечно, молодая республика еще не до конца встала на ноги. Ожидают решения многочисленные экономические и социальные проблемы, доставшиеся в наследство от короткой постсоветской эпохи. Упадок производства, снижение уровня образования и культуры, недостаточное понимание демократических преобразований стоят на пути нового республиканского правительства. Но с помощью НАТО, советников Евросоюза и кредитной линии, открытой международным банком реконструкции и развития и валютным фондом, у новорожденной страны есть надежда в скором времени стать членом великой европейской цивилизации'.
Жуя, Марек пробежал текст глазами.
Неплохо. Особенно про помощь. Чиновникам Евросоюза понравится. Это же что? Формирует положительный образ и повышает значимость.
А горячей воды нет.
И плиты бетонные с патрулями. Что за бред?
Марек посмотрел на часы. Девять двадцать семь.
Попить чай - и в комендатуру. В department. А там может из правительства
Скрипнула дверь, тяжелые шаги по направлению к туалету унесли сутулящуюся фигуру брата. У Марека вспотели ладони - как-то встретит? Расставались нехорошо, расставались разругавшиеся. Двенадцать лет...
Зажурчала вода в ванной.
Марек захлопнул крышку ноута. Встал, сел, встал. Снова сел. Вспотел зачем-то. Вроде столько всего наговорено, только больше воды утекло, и застыли секунды конвойными...
– Ну, братуха!
Брат вдруг оказался рядом.
Марека подняло, прижало, облапило, дохнуло в ухо. Он в свою очередь тоже попытался соответствовать, но руки - одна через локоть - как-то не сошлись.
Андрей был плечист, массивен. Марек помнил его другим, тоже ширококостным, плотным, но все же не такой горой мышц. На его фоне он был глист.
– Надолго к нам? Или насовсем?
Брат улыбался - рот полон плохих зубов.
– Пока репортаж, - сказал Марек.
– А потом снова в евроштаты?
– Не знаю. Там работа.
– Ладно, - Марека отпустили.
– А у нас тут полная жопа.
Лицо у Андрея было угловатое, небритое, на черепе - короткий ершик, шрам на скуле, в запавших глазах мигало что-то тяжелое, опасное, губа поджималась, словно слева ее дергало постоянной болью.
– Мальчики, чай!
– крикнула из кухни мама.
– Так ли уж жопа?
– спросил Марек.
– Расскажу потом.
За столом уместились друг против друга. Марек - в костюме. Андрей - в майке и спортивных штанах, голые плечи - двумя буграми. Конг. Просто Конг.
Мама поставила пышущие паром чашки, сахарницу, полную серых, непритязательных кубиков рафинада.
– Кушайте.
Взяв бутерброд, Андрей хмыкнул:
– Твое?
– Мое, - сказал Марек.
В блеклых фамильных глазах брата что-то дрогнуло.
– Нажористо живешь.
– Пользуйся.
Андрей кивнул.
Откусил, отхлебнул, дожевывая, уставился в кромку стола, что-то поправил там ногтем, потом сам ноготь, желтоватый, плохо остриженный, сунул в зубы.
Щелкнул выключатель электроплитки.
– И я с вами посижу, - подставила табурет мама, оглядела, улыбаясь, сыновей.
– Когда-то еще получится? Взрослые совсем...
Она коснулась обоих.
– Мам, - отстранился Андрей.
Марек же дал матери пройтись ладонью по макушке. Он подумал: пусть, ей приятно, а мне пустяк.
– А что у вас тут за блокпост на въезде?
– спросил он.
– Неблагонадежные мы, - брат посмотрел на Марека поверх края поднесенной ко рту кружки.
– Вся Южная и Комвольцева. И два дома еще...
– Почему?
Андрей фыркнул.
– Натовцев спроси, - он оперся спиной о близкий холодильник. Над правым ухом у него завис синенький магнитик-звездочка.
– Митинговали мы полгода назад, вот они и забздели. Тут безработных много, военных бывших... Перебиваемся, кто чем... Я хоть в портовых грузчиках сейчас, но это до конца навигации, месяца два, потом не знаю... Да и навигация - смех один.