Один день неизвестного поэта

Филипенко Олег Васильевич

в зренье и слух, захотелось к игре подключиться собачек.

Но не пустил я ее к ним гулять, потому что у Ники

бзик есть один: ненавидит собак, что малы по размеру.

Перекусить может запросто, ну, покусать это точно.

Вот потому-то мы мимо прошли и направились глубже

в парк вдоль стены монастырской по правую руку. Дорожка,

что из асфальта была, разветвлялась налево, и прямо

вглубь уходила. Мы прямо пошли.

Фонари освещали

только местами дорожку, деревья, кусты, но хватало

света, чтоб все разглядеть даже в темных участках, поскольку

свет, пусть рассеянный, но доходил и на эти участки.

Как хорошо поздним вечером в парке весеннем. Приятно

просто гулять, дышать воздухом, просто глядеть на деревья.

Рядом с огромным и старым разлапистым тополем Нику

чуть придержал и сим тополем стал любоваться. Прекрасно!

Сколько же лет ему? Ствол толщины непомерной, какая

толстая, словно броня, и морщиниста, словно бы волны,

эта кора. Как в лицо пожилого совсем человека

я посмотрел. Задрав голову, кроною стал любоваться.

Помню, назад где-то года четыре иль больше, быть может,

пять лет назад, стало вдруг мне понятным одно изреченье, -

некий святой христианский воскликнул однажды: " Как можно

дерево видеть и быть несчастливым!" Тогда же пытался

это в стихах зафиксировать чувство, как всякий раз делал

стоило только коснуться какой-нибудь новой мне тайны.

Так все стоял и смотрел, пока смех не раздался подростков,

что за спиной, метрах в ста от меня, пили пиво на лавке.

Не надо мной ли смеются? Пред деревом стал, мол. Вот странный.

Мысли рассеялись, дальше пошел гулять с Никой. Хотел бы

Нику спустить с поводка, чтоб побегала малость собака,

но еще люди есть в парке, боюсь, как бы не покусала.

Ника в своем поведенье уже изменилась. Ее ведь

помню щенком еще, после собакою юной, тогда с ней

на поводке очень сложно гулять было, просто тянула

так за собой, что обоими пятками в землю, бывало,

я упирался, поскольку и раньше гулять приходилось

с ней, когда Ира с Борисом в Израиле были, к примеру.

Нынче же стала матерой собакой, гораздо спокойней

ходит по парку, хотя иногда вырывается все же.

В ней перемена такая заметнее мне потому ведь,

что больше года, а может и двух, с ней гулять не случалось.

Больше сейчас она нравится мне своим нравом спокойным.

Даже порою гляжу на нее, ощущенье такое,

что размышляет она и грустны ее мысли как будто.

Не удержусь и начну разговаривать с ней на предметы

общего, что ли, характера, об одиночестве, скажем,

вот, мол, тебя не пускают в свой круг те собачки и я же

так же как ты одинок. Ничего, мол, судьба им такая,

нам же другая судьба. И поглажу ее по затылку.

ГЛАВКА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Вот мы прошли через парк и к заборчику с Никой приткнулись,

здесь я ее отпустил с поводка погулять, сам же начал

зорко следить, чтоб случайных прохожих вокруг не возникло.

Знаю, что Боря не так напрягается, если прохожий

рядом появится, даже залает коль Ника с угрозой,

он говорит человеку, чтоб замер тот, после собаку

иль подзывает иль сам подойдет и возьмет за ошейник.

Я же боюсь, что меня не послушает Ника, укусит

вдруг человека, поэтому если появится кто-то

в ста или менее метрах от нас, даже если собака

не замечает пока человека, ее подзываю

и за ошейник беру, поводок прикрепляю. Пока что

нет никого, и собака свободно гуляет: то землю

нюхать начнет, то замрет и уставится в даль, где увидит

что-то свое, то вдруг слушать начнет напряженно пространство

парой обрезков-ушей, ибо часто мастиф обрезают

уши и хвост; то расслабится, бегать начнет меж деревьев.

Звезды видны меж деревьев. Прекрасное звездное небо.

Если подольше смотреть, то заметно, как звезды мерцают.

Южная ночь почему-то мне вспомнилась. Крым. И в степи мы,

юноши, девушки, сидя на спальных мешках, разговорам

и романтическим и задушевным порой предаемся,

глядя на звезды, травинку жуя или стебель полыни,

слушая плеск набегающих волн на прибрежные камни.

Сердце таит неизбывное, столько надежд, столько грусти,

столько любви. И такое же звездное небо, как нынче.

Все вопрошал я тогда, глядя в небо ночное, зачем мы

все родились? Для чего? Как бессмысленно это, должно быть.

Но говорило мне сердце: смысл есть, и он сладок безмерно.

Не обмануло меня мое сердце. Но сладость открытий

в прошлом осталась, теперь же черед для сухих размышлений