Один день Весны Броневой
Шрифт:
– Близко встали, - громко, едва не в ухо, проговорил заряжающий. Вешка едва не шикнула на него, тише мол - подспудно желание остаться невидимым связалось и с необходимостью тишины. Глянула влево - в четырех шагах, за толстым стволом сосны застыла "двадцатка" первой полуколонны. Люк на командирской башенке был открыт, из него торчала голова в танкошлеме. Пялилась на самоходчиков сверху вниз, светила зубами ухмылки.
Вешка демонстративно отвернулась: "Знакомая физиономия, фамилию не помню, кто-то из второго звена". Опять попыталась углядеть
"Чтобы определить положение самолета на слух, нужен навык вырабатываемый опытом и знанием каждого типа самолетов - у них не только различное звучание, но и разные скорости уже сравнимые со скоростью звука..." - опять вспомнилось слышанное.
На чугунке вдруг часто застучала зенитная спарка. Только тогда Вешка увидела в просвете ветвей над головой темный ширококрылый двухмоторный самолет. И почти одновременно в уши вонзился, заставляя вжать голову в плечи, спрятаться за броней, визг падающих бомб. Это еще не был страх - Вешка не успела испугаться. Страх пришел, когда одновременно с оглушающим громом вздрогнула самоходка, и, кажется, земля под ней - животный, древний, темный, заставляющий замереть сердце. Взрывы ударили шагах в ста, дюжина штук, один за другим...
– ...ки драные, - вернулся вдруг слух. Рядом белели круглые глаза Мушкова. "Ему тоже страшно. Он ругается потому, что боится..."
Узкие зрачки заряжающего встретились с ее взглядом. И Вешка вдруг поняла - он увидел в ней то же, что и она в нем. Сердце опять замерло. От стыда.
– Страшно только прямое попадание!
– голос едва слушался на первом слове, но к концу фразы набрал силу.
– Танку страшно только прямое попадание!
И дрожащими пальцами нашла контакт ПУ:
– Радек! Страшно только прямое попадание!
– Знаю, командир, - неожиданно четко ответил измененный проводами голос мехвода, - Бомбленный...
Ужас сбежал под натиском стыда, а стыд смыло спокойным голосом Земелова. Осталась кристально чистое, яркое до боли ощущение перенапряженного тела, холодного липкого пота, звенящего гула самолетов над головой... Вешка поймала себя на том, что бездумно и счастливо улыбается глядя на свою трясущуюся руку.
– Зенитка молчит...
– Что?
– она нехотя оторвала взгляд от ладони.
– Зенитку накрыли, - связки едва слушались Помника.
– ...
Вой падающих бомб вонзился в неоформленную еще мысль. Убил ее. Вместо нее родилась иная: "Другой звук! Другой! В нас! Господи! Мама!"
Вешка едва успела зажмуриться, как мир вздрогнул, шатнулся... и еще раз... и еще... Устоял. А потом наполнился шорохом листьев, скрипом ломающегося ствола, стуком мусора о броню, радостным ревом самолетных двигателей избавившихся от груза... "Господи, они ведь улетают. Да?"
– Хорошо, что попить не успел!
– проорал снизу Радек.
– Уссался бы!
Рядом прыснул, захихикал, и тут же сорвался в хохот Помник.
Вешка тоже засмеялась, совершенно по-бабьи, мелко и дробно. А потом вдруг икнула. И икала, мучительно сотрясаясь
Вдоль теплушек бредет человек в черной железнодорожной робе. Медленно. Шатаясь. Почти дошел до последнего вагона и... мешковато сел, почти упал на насыпь, подвернув под себя ногу...
– А не попали ж ни разу!
– пробасил за спиной давешний улыбчивый сосед-танкист. Тоже выбрался на опушку - сейчас из леса, словно, грибники, перекликаясь выбираются командиры машин.
– В эшелон не попали ни разу, говорю, - весело повторил танкист.
" Груздёв", - вдруг вспомнила Вешка его фамилию. Не оборачиваясь согласно махнула ушами, слышу, мол. Не до разговоров - своих найти надо.
Машину Ивкова увидела почти сразу - сушка уткнулась в сломанную сосну шагах в ста слева, порвав гусеницу. Экипаж в полном составе копошился вокруг поврежденной машины. "Опять отличились", - шевельнулось злорадное и пропало - после пережитого сил осталось чуть, хотелось упасть в густые заросли помятого гусеницами межника, закрыть глаза и забыться, спрятаться от всех и вся. "Соберись. Соберись! Нельзя расслабляться!"
Посмотрела вправо, увидела, как машет кому-то рукой и срывается в бег, придерживая кобуру, Груздёв. Вдоль всего леса люди высматривают друг друга, собираются тройками-звеньями, и уже кое-где от этих троек отделяются и торопятся к своим начальникам командиры звеньев. Вон и комбат виден, а около него двое из первого полубата. "Где же Любек? Он въехал в лес справа шагах тридцати-сорока. Что такое?"
Именно там, шагах в сорока, Груздёв что-то обсуждал с другим танкистом, а третий только показался из леса и опять скрылся в зарослях. Туда же нырнул и второй, а "грибной" сосед оглянулся на Вешку. Без следа улыбки.
– Эй, самоходчица! Сюда давай!
Ноги сами понесли ее на зов. Даже мыслей еще не появилось. Только в груди что-то сжалось...
– Что?!
– Там ваших разбомбило...
И уже в спину:
– Бомба рядом легла!
Три слова и жизнь. Три человеческих жизни! "Танку страшно только прямое попадание!"
Кустарник расступился перед Вешкой - она пролетела сквозь него. Только что похоронившая троих, и Люба Дивова среди них. А сейчас счастливая: "Танку страшно только прямое попадание!"
Пригнулась под сосновой лапой, проломилась сквозь ломкие ветви упавшей берестяны и выскочила на свет, в пустоту неожиданной прогалины. В удушливый кислый смрад сгоревшей взрывчатки.
"Танку страшно только прямое попадание..."
...
Осыпалась из-под ботинка земля. Скатилась в серую круглую яму - три шага от края до края. И самоходка в еще в двух шагах за ней... Разрубленная лента гусеницы на непривычно голом заднем катке. Почти сорванная и искореженная полоса металла над гусеницами. Башня с глубокими царапинами, бесстыдно сереющей обнаженной сталью...