Один шаг

Метельский Георгий Васильевич

— Муторно у меня тут, Вася. — Глаша прижала руку к груди. — И как быть — ума не приложу.

Василий Дмитрич помолчал.

— Плохой я в личных делах советчик, Глаша. Особенно, если речь идет о тебе. Только мне так кажется: бросать любимую работу никак нельзя! Уедешь — совесть тебя замучит, вот помяни мое слово.

Глаша вздохнула.

— И я ж так… А с другого боку посмотришь, может, и в той стороне, куда подадимся, тож стоящее дело найдется… Как ты, Вася?

— Возможно… даже наверняка. — Василий Дмитрич задумался. — Но если рассуждать по-твоему,

то и мне можно спокойно бросить школу и уехать, ну, скажем, в Закавказье. Там и мандарины растут, да и работа, конечно, найдется… И Федору Агеевичу было б неплохо сменить климат. И наши школьные выпускники тоже не прочь бы разлететься по всей стране. — Василий Дмитрич посмотрел Степановне в глаза. — А как же тогда здесь, в Березовке, Глаша? Что станет с нашим селом, с колхозом, если все вот так снимутся с места, сбегут попросту?.. Я понимаю, если б ехала ты на целину, на большую стройку… А то куда? За «рябчиками»!

— Значит, думаешь, не поддаваться? — Степановна подняла на него усталые глаза.

— Конечно, Глаша! — Василий Дмитрич оживился. — Стой на своем! Ты же крепкая, умная… Попробуй переубедить Игната…

— Его переубедишь… — горько усмехнулась Глаша.

— Ты да не сможешь! — уже почти весело бросил Василий Дмитрич.

— Не тот стал Игнат, Вася…

— Занятий ни в коем случае не оставляй. Экзамен надо сдать на отлично…

— Не до экзаменов теперь! — Степановна безнадежно махнула рукой. — Я и забежала к тебе сказать, что, наверно, не приду больше. Что б не ждал… Может, сама как-нибудь перебьюсь.

Василий Дмитрич помрачнел.

— Поступай, Глаша, как считаешь нужным. Но… Такая хорошая мечта у тебя была, и вдруг все одним ударом… Жалко, очень жалко.

— Ты меня не жалей, — усмехнулась Степановна. — Не люблю, когда меня мужики жалеют.

Возвращалась она почти бегом, не разбирая дороги, лишь бы скорей попасть домой. Вдруг воротился Игнат да спросит, где пропадала до такой поры? Что ответишь?.. Потом пришли в голову другие трудные думы. Прав Вася, зачем ехать? Куда? И деда в приют подкинуть… Кошка уйдет из дома, и то жалко, а тут не кошка — дед!

За этими мыслями Глаша не заметила, как выросла на ее пути Покладчиха.

— Здравствуй, Агафья Степановна, — прогнусавила она, растягивая слова. — А я гляжу с бугра — из учительской кватеры выходишь, ну и подождала, чтоб иттить вместе.

Глаша почувствовала, как от страха и ненависти у нее захолонуло сердце.

— А ну брысь с дороги, сыщица проклятая! — крикнула она в голос. — Да я тебя за такое!..

Покладчиха испуганно шарахнулась в сторону.

— Что ты, милая, разве ж я непотребное тебе что сказала? Посоветовать хотела, как от муженька твой же грех сокрыть. Пособить хотела.

— Помолчи! — крикнула Глаша. — Не нуждаюсь я в твоей подмоге. У самой голова на плечах есть.

Не оборачиваясь, она побежала дальше, подгоняемая гнусавым бормотанием Покладчихи. Будь что будет, только бы скорей домой, к Наташке, к деду…

Игната дома не было.

Не появился он и на второй день,

и на третий. В другое время Глаша бы волновалась, не находила себе места, а теперь вроде бы и радовалась этой передышке: боялась грозы.

Она даже раз-другой заглянула в учебник, — привыкла все-таки! — а днем не выдержала и подошла к монтажникам.

Доильная установка уже поднялась во весь рост, расползлась по стойлам прямыми косами молокопроводов. «И все это оставить, кинуть», — опять с горечью подумала Степановна.

А тут еще подлил масла в огонь Клищенко:

— «Крестник» твой, Пестун, совсем сбежал… «Лечиться» в город поехал. — Он перешел на шепот. — Теперь, хочешь не хочешь, на тебя одна надёжа.

— Надёжа ненадежная, — вздохнула Глаша, но Клищенко сделал вид, что не заметил этого.

— Мужик-то как, небось, отдыхает с дороги?

— Куда там, — протянула Степановна. — По делам в город поехал. Сказал, на несколько дней… Это, чтоб я не тревожилась…

— Понятно…

— Поговорили б с ним, Федор Агеевич.

— Непременно, Степановна. С новым человеком всегда интересно поговорить.

Зажав в тиски деталь, Клищенко плавными взмахами касался ее напильником, чуть поддавался корпусом вперед, когда вперед шла рука, и так же легко отступал обратно.

— Давно не слесарил, — сказал Федор Агеевич. — Увижу Пестуна, обязательно поблагодарю.

…Панкрат тую ночь, часом, не у вас ночевал? — спросила Степановна.

— У нас… А что?

— Наболтал, небось, всякой всячины…

Клищенко добродушно усмехнулся.

— С каких это пор Панкрат Романович у тебя болтуном стал?

Глаша так и не поняла, жаловался парторгу дед на Игната или же воздержался по своей стариковской гордости.

9

Она была на ферме, когда туда прибежала соседская девочка Дуня лет десяти. Дуню всегда посылал дед Панкрат, если случалось что-либо очень спешное.

— Никак за мной, — растревожилась в предчувствии Степановна.

Так и оказалось.

— Тетя Глаша, — залепетала девочка запыхавшись. — Дедушка велели вам быстро домой идти… Дядя Игнат стекла в хате побили… Дуже злой приехали. И Покладчиха там, и Пестун.

Степановна побледнела.

— Я отлучусь, Федор Агеевич, — сказала она тихо.

— Ну, ну, иди. — Клищенко посмотрел на нее. — Может, вместе?

— Не надо, Агеевич… Одна справлюсь…

— Ну, ну.

Кашляя сильнее обычного, парторг стал торопливо складывать инструменты.

Глаша сперва шла, потом не выдержала и побежала. Побежала и Дуня. Она на несколько шагов обогнала ее и так все время держалась впереди, то и дело жалостливо и с интересом оглядываясь и улыбаясь Глаше ободряющей, слабой улыбкой.

Еще издали Степановна увидела возле своей избы, на другой стороне улицы, небольшую толпу зевак, с интересом глазевших на выбитые окна. Оттуда доносился плач Наташки, визгливый фальцет деда и заглушающий все это наглый голос Игната.

— Да я тебя, лапотника, за такое…