Один шаг
Шрифт:
— Правильно! Выгнать его из отряда, и баста! — хлопнул кулаком по столу Ирек.
— Законно! — выкрикнул Саня. — Чтоб воздух не портил…
— А что я сделал? Что сделал? — взорвался Лесков. — От паршивой собаки хотел отделаться… Так что, за это — судить? С должности увольнять?!
— Не в собаке, Николай Николаевич, дело. В душу ты нам наплевал, вот что, — медленно и тихо сказал мастер. — И растер сапогом… Вот гляжу я на тебя и диву даюсь. Взрослый человек, вроде б на нашей советской земле вырос, на советских хлебах.
—
— Под немцем тебе добро жилося?! — Обычно добродушные, с хитринкой в зрачках глаза Николая Ивановича округлились и стали злыми. — А мне немцы не корову, а во что дали. Гляди, Николай Николаевич! — Трясущимися руками он стащил с себя полушубок и, заголив рубаху, повернулся к Лескову. Несколько багровых глубоких рубцов крест-накрест пересекали спину. — Калеными прутами стегали. Из печки! Бачишь, Николай Николаевич?
— Ну, бачу… А дальше что? — нагло уставился в него Лесков.
— И паскуда ж ты, мил человек, — покачал головой Николай Иванович. — За твои слова, знаешь, что тебе б надобно?.. — Он поднял на Лескова глаза и долго рассматривал его как бы со стороны.
— Ну, что? Что надо? Интересуюсь, — не выдержал Николай Николаевич.
— Разложить тебя надобно на этой скамейке да выхвостить по заднице.
— Это как выхвостить, не пойму что-то? — заинтересовалась тетя Катя.
— Ну, высечь, выпороть, — пояснил Николай Григорьевич.
— Вот это да! — схватился за бока Саня. — Вот это надумал, елки-палки!
— А ведь и верно, идея! — Ирек посмотрел на мастера, и в его черносмородинных глазах забегали веселые чертики. — Женщины выйдут…
— Чего им выходить, пущай смотрют! — выдавил сквозь смех Саня.
— Значит, ты за. А Валя что скажет?
Валя покраснела и наклонила голову.
— Ясно…
— Ты еще Ваньку, Николай Григорьевич, Ваньку спроси. — Саня не находил места от распиравшего его восторга. — Что Иван скажет!
Услышав свое имя, пес тихо и жалобно заскулил во сне.
— Слышь, Иван тож голосует! — выпалил Саня.
— А что ненцы бы сделали, Катя? — спросил Николай Григорьевич.
— У нас плохих людей не жалеют…
— Понятно, Катя… Да, сходи-ка пока приготовь продукты для Николая Николаевича.
Боровиков задумался, потом круто махнул рукой. Как и тогда, при покупке Ваньки, он, по праву старшего, принял решение.
— Что ж, Николай Николаевич… Раз народ просит, надо уважить… Снимай штаны!
Лесков глупо и деланно расхохотался.
— Серьезно говорю, снимай штаны, Николай Николаевич. Пороть будем… Еще скажи спасибо, что времена к лучшему изменились. Случись такое году в тридцать седьмом, да и позднее несколько, быть бы тебе врагом
Только сейчас Лесков понял, что с ним не шутят, что все происходит не в дурном сне, а наяву.
— Да вы что, ребята, спятили, что ли? — Он попытался заискивающе улыбнуться, но улыбки не получилось.
— Сымай штаны, сука продажная! — во весь голос гаркнул Саня. — А то сами сымем!
— Валя, выйди, — сказал мастер.
Через несколько минут экзекуция окончилась, и Николай Николаевич, красный, с потным лицом и вылезшими на лоб глазами, жалкий в своей бессильной злобе и унижении, натянул штаны.
— А за это вы ответите, ох и ответите, — дрожащим фальцетом повторял Лесков.
— Да будет тебе, не стращай, — вяло отмахнулся от него Боровиков. — А теперь уходи. Возьми продукты, брезент, что на волокуше, и катись. Чтоб духу твоего в лагере не было! Живи один… Самолет будет — улетишь. Все. Иди.
— Сейчас? — угрюмо спросил Лесков. Голос у него был глухой и сиплый.
— Сейчас.
— Зыку чтось у поммастера не стало… Охрип с перепугу, — будто сочувствуя, сказал Николай Иванович.
— Заткни зевало! — огрызнулся Лесков.
Он, пожалуй, был рад, что уходит от людей, от позора. Полушубок никак не надевался в рукава, Николай Николаевич выругался и накинул его на плечи. В палатке наспех запихал в рюкзак продукты, положенные Катей на раскладушку, вытащил чемодан, скатал спальный мешок.
— Примус не забудь, а то на чем утки жарить будешь, — крикнул вдогонку Ирек.
Мы смотрели Лескову вслед. День уже занимался, и на востоке обозначилась длинная, цвета брусники полоса. Лесков шел прямо на нее.
— Подале чтось двигает. От стыда должно… — подумал вслух Николай Иванович.
— Еще спикирует… — неуверенно сказал Саня.
Боровиков покачал головой.
— Ну, куда он убежит от людей, куда спрячется! Не выдюжить тут одному, хочешь не хочешь, а надо идти к людям.
— И то верно, — согласился Николай Иванович.
…Взобравшись на небольшую гривку, Лесков повернулся лицом к лагерю и молча погрозил кулаком.
Ночь прошла тревожно. Я несколько раз просыпался и слышал, как ворочался на своей раскладушке мастер.
Было уже светло. На разные голоса выл и свистел ветер, стараясь сорвать с места палатку и бросить ее в тундру. Все дрожало — надутые щеки утеплителя, ящик из-под взрывчатки, заменявший нам стол, «летучая мышь» на нем. Кто-то из нас плохо застегнул полог, и он звонко стрелял, мотаясь туда и обратно. Когда он открывался, я видел багровый, приплюснутый круг солнца за дымчатой тучей и дрожащую, малинового цвета дорожку через все озеро. Дорожка очень быстро померкла, и по брезенту палатки ударил порывистый дождь-косохлест.