Одиночество вдвоем

Paprika Fox

Что-то екнуло внутри, заставив мое сердце ныть. Останавливаюсь, не в силах оторвать взгляда. Люблю осень. Яркую, пропитанную ароматом дождя и сухих листьев. Такое ощущение, что я отрываюсь от реальности, просто разглядывая всё это.

— Эви, — Дилан толкает белую дверь. Приходится отвлечься и последовать за ним. Парень пропускает меня вперед, дав осмотреться: это небольшая кухня, давно не мытая, так что в углах стен у самого потолка могу разглядеть тонкую паутину.

— Я не могу предложить тебе суп из креветок, но у меня неплохо выходит заваривать лапшу быстрого приготовления, — хоть О’Брайен и пытается не подавать виду, но он чувствует себя скованно. Так стыдится места, в котором живет?

Я опираюсь руками

на столешницу и подпрыгиваю, садясь на её край. Сутулюсь, ведь не могу найти в себе силы для поддержки осанки. Дилан ставит электрический чайник, наполняя его водой. Прижимаюсь спиной к стене, двигаясь ближе к ней, и открыто наблюдаю за парнем, больше внимания уделяя его широким плечам, которые он расправляет, заваривая мне чай, а себе, судя по темной массе, кофе. Ему не нужно подпрыгивать или подниматься на носки, чтобы дотянуться до верхнего ящика, открывает его дверцу, взяв две упаковки лапши. Молчим. Хотя оба понимаем, что нам есть, о чем поговорить, но я не готова. Ни морально, ни физически, так что рада, что Дилан не давит на меня и ведет себя, как обычно. Закидываю голову, уставившись в потолок, когда парень поворачивается, протянув мне кружку. Без слов благодарности беру её, ругая себя за такую невоспитанность. Но О’Брайен ничего не ждет от меня, вновь повернувшись ко мне спиной. Держу кружку обеими ладонями, впитывая в себя тепло, которое обжигает кожу. Задумчиво наклоняю голову, вновь нагло рассматривая парня, отчего не замечаю, как кружка немного косится в бок, и несколько капель кипятка «осыпают» кожу через ткань штанов. Хмуро смотрю на бедро, вернув предмет в прежнее положение, но внезапно понимаю, что это приятно.

Приятно ощущать другую боль, не такую, с которой уже давно живешь, это нечто новое, что способно ненадолго отвлечь меня от неприятных ощущений внизу живота. Осторожно наклоняю кружку на бок, с дрожащим вздохом наблюдая за тем, как горячая вода капает мне на одежду, касаясь кожи ноги. Сжимаю губы, мне не хочется пищать от боли, ибо это приносит моральное удовольствие, которое обрывается, когда из моих рук грубо выдергивают кружку. Несколько секунд хлопаю ресницами, смотря на пятно на своих штанах, после чего поднимаю взгляд выше, остановив его на уровне шеи Дилана, который молча уставился на меня, кажется, подбирая слова, но, судя по его голосу, он скоро сорвется:

— Мазохистские наклонности будешь наедине с собой демонстрировать, — громко ставит мою кружку на столешницу, вновь отворачиваясь, но я практически не расслышала его слов, ведь всё это время наблюдала за тем, как выделяется на его шее вена, идущая от челюсти до выпирающих ключиц. Я стала обращать внимание на мелочи: Дилан стоит неровно — одно его плечо выше другого, темных волос на макушке больше, если края футболки задираются, он нервно тянет их вниз. Пока ждет чайник, кусает костяшки, но только указательного и среднего пальцев. Если чешет щеку или затылок шеи, то старается не задевать родинки. И мне удалось только сейчас понять кое-что. О’Брайен пытается не устанавливать долгий зрительный контакт.

Дилан возвращает меня из собственной реальности, щелкая пальцами перед лицом. Качаю головой, взяв из его рук упаковку с лапшой и вилку. Парень берет вторую, опираясь копчиком на стол, что стоял напротив меня. Мешает лапшу, не поднимая на меня взгляд:

— Ешь, пока еда вообще есть.

Держу упаковку, поднося к лицу. Вдыхаю аромат, чувствуя, как живот начинает бурчать, довольно громко, так что парень усмехается, заставляя меня смущенно опустить глаза. Мне неловко кушать при нём, как и в целом на людях. Наматываю лапшу на вилку, пытаясь справиться с ней, ведь впервые ем подобное, так что со стороны, наверное, выгляжу смешно, отчего у Дилана на лице читается непонимание, смешанное с усмешкой:

— Да ты шутишь? — внимательно наблюдает за тем, как я «сражаюсь» с лапшой, а от этого мне не легче. Хмуро смотрю

на него, надувая щеки от обиды и детского раздражения:

— Отвернись.

Кажется, очевидно то, что мне не справиться, так что О’Брайен откашливается, поставив свою упаковку на стол, а сам забирает мою, сливая воду в раковину, после чего остается только лапша. Вновь отдает мне еду, поясняя:

— Поднимай к губам, и тупо вилкой загребай, — берет свою упаковку, но теперь встает рядом со мной, опираясь на столешницу. Неуверенно касаюсь краями упаковки своих губ, приподнимая её выше, и двигаю лапшу вилкой себе в рот. Обжигаю язык, резко опустив голову, и прижимая запястье руки к губам. Дилан усмехается, качая головой. Ест спокойно, а вот у меня всё не как у людей. Это вкусно, хоть и вредно, но мой желудок просит ещё. У меня обычно нет аппетита, особенно после произошедшего, не думала, что вообще смогу что-то запихнуть в себя.

Дую на лапшу, вновь касаясь краем упаковки своих губ, и опять обжигаюсь, прижимая ко рту ладонь, недовольно дергаю ногами. Вздыхаю, вновь прижавшись спиной к стене, надеясь повторить попытку поесть, но Дилан задает вопрос, сбивая мой настрой:

— Что будешь делать?

Опускаю упаковку на колени, задумчиво уставившись перед собой, и, немного поникнув, отвечаю:

— Вернусь, скорее всего.

Дилан не давится, но кашляет, повернув голову в мою сторону:

— Шутишь с утра пораньше?

Но я вполне серьезна. Хмурю брови, пытаясь оправдаться перед собой в первую очередь. Через подобное мне уже доводилось проходить: я сбегала, но в итоге либо он меня находил, либо запугивал тем, что перестанет спонсировать лечение мамы, а для меня она — единственный выход, спасение. Да, наивно, но внутри меня живет девочка, которая знает, что мать не даст её в обиду, так что вся моя надежда направлена на нее.

Или, быть может, отчим смог повлиять на мою психику таким образом, что мне проще терпеть, чем жить в страхе, что рано или поздно он найдет меня. Я устала всё время быть на нервах. Мне необходимо спокойствие.

Много хочу.

О’Брайен, кажется, еле держится, чтобы не распахнуть рот, всё ещё ждёт объяснений:

— Так нравится терпеть боль?

Поздно и с ужасом в груди осознаю, что мои губы растягиваются в жалкую улыбку. Сутулюсь, постучав пальцами по упаковке, и поднимаю на парня глаза:

— Вся моя жизнь — боль, — смеюсь. Да, черт возьми, не могу сдержать этот нервный смех, который приносит боль горлу. Прижимаю ладонь ко лбу, качнув головой:

— Тебе не понять, О’Брайен, — ставлю точку, не желая больше говорить об этом, но парень явно не понимает этого, хмурясь и выдавливая с отвращением:

— Получаешь кайф от траходрома с мужиками?

Мой взгляд леденеет. Смотрю на него с явной растущей внутри злостью, открывая рот:

— Ты — кретин, — шепчу, сглотнув. Тошнота. Я так хорошо почувствовала, как съеденное начало обратно подниматься по горлу, что, не думая, соскочила со столешницы, игнорируя упавшую на пол упаковку, и упала на колени рядом с урной, не сдержав больше рвоту. Кашляю. Впервые этот процесс сопровождается сильной болью в груди, так что прижимаю руки к животу, давясь. Не спасаю локоны волос. Выгляжу отвратительно. Глаза начинают неприятно гореть, а руки трястись, поэтому опускаю лицо, когда заканчиваю опустошать желудок. Сижу на коленях у стены, прижавшись к ней плечом и лбом, пальцами смахиваю покатившиеся слёзы, слышу, как Дилан перемещается по кухне, включив кран. Оставляет воду, направившись ко мне, отчего вздрагиваю, сильнее прижимаясь к стене, и скрывая лицо ладонью. Дилан не церемонится. Его ладони скользят мне под руки, тянет наверх, заставляя подняться на ноги, после чего ведет к раковине, оставив меня возле неё. Медленно и скованно, но смываю с кончиков волос рвоту, полощу рот, пытаясь дышать через нос. Затылок ноет. Дилан смотрит, сверлит взглядом, чувствую это.