Одна душа, много воплощений

Уайсс Брайен

Помню, меня преследовала мысль: «Как эта женщина, будучи известным ученым-физиком, сможет совместить все, что с ней произошло, со своей жизнью?» Разумеется, для того чтобы ответить на этот сложный вопрос, требовалось время. Но пока я наблюдал за ней и сопереживал ее радость.

Но предстояло случиться чему-то еще более удивительному.

В книге The Only Love Is Real («Реальна только любовь») я вкратце описал собственные воспоминания о прошлой жизни. Я был молодым человеком из очень богатой семьи, жившей в Александрии около двух тысяч лет назад. Я любил путешествовать и странствовать по пустыням северного Египта и южной Иудеи, и часто набредал на пещеры, где жили ессеи и другие духовные

группы того времени. Моя семья тогда оказывала им поддержку. Во время одного такого путешествия я встретил человека, который был несколько моложе меня. Этот человек был удивительно яркой личностью. Мы вместе путешествовали около месяца, останавливаясь на ночлег. Он впитывал в себя учения этих духовных общин гораздо быстрее, чем я. Хотя мы стали хорошими друзьями, в конце концов, каждый из нас пошел своим путем. Я тогда отправился в синагогу около Великих Пирамид.

В тот раз я не стал пересказывать всю эту историю до конца, поскольку она носила исключительно личный характер, и мне не хотелось, чтобы люди думали, что я написал ее ради саморекламы, что-то вроде «Доктор Вайс во времена Иисуса». Надеюсь, вы поймете, почему я это делаю сейчас: ведь сейчас эта история — не моя, а Виктории.

Я снова встретил своего попутчика в Иерусалиме, где часто бывал, поскольку моя семья занималась там торговлей. Хотя я был богат, я никак не ощущал себя в этом городе торговцем — скорее ученым. Я выделялся среди других своей безупречно подстриженной бородкой и экстравагантной «разноцветной одеждой». Я видел это тогда так же ясно, словно это было сейчас.

В те времена жил некий странствующий равви, умевший вдохновлять огромные толпы людей, чем представлял угрозу для Понтия Пилата, который затем вынес ему смертный приговор. Я слился с толпой, собравшейся посмотреть на этого равви, который следовал на собственную казнь и, заглянув в его глаза, понял, что это и был мой друг, но спасать его теперь уже было слишком поздно. Все, что я мог делать, это смотреть ему вслед, хотя позднее у меня появилась возможность помогать деньгами некоторым из его последователей и его семье.

Эти воспоминания нахлынули на меня как раз в тот момент, когда Виктория, вернувшись в настоящее, стала радостно делиться с присутствующими своими откровениями. Я краем уха услышал, как она сказала:

— Я вас там видела.

— Где? — спросил я ее.

— В Иерусалиме. Когда Иисус нес свой крест. Тогда вы были важной персоной.

Тут меня охватила дрожь, которая прошла вверх по позвоночнику, воспламеняя его словно бикфордов шнур.

— Но как вы узнали, что это был я?

— По выражению ваших глаз. То же самое выражение глаз я и сейчас вижу.

— Во что я был одет?

— На вас было очень элегантное одеяние песочного цвета с яркой бордовой окантовкой. Вы не принадлежали ни к властям, ни к людям Пилата, но, глядя на вашу одежду, которую тогда мало кто мог себе позволить, и на вашу аккуратно подстриженную бородку, я поняла, что вы были богаты. Конечно, это были вы, Брайан! Я в этом не сомневаюсь.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

Разумеется, тут психиатр мог бы сказать: «Все это — проекции ума. Ты — известный врач, проводишь семинары в Институте Омега. Ее боль прошла, поэтому вполне естественно, что она верит в то, что видела тебя во время регрессии». Что, правда, то, правда. Но, ведь, она точно описала мою внешность, одежду и бороду, а также всю обстановку и ситуацию, в которой я видел себя во время своей регрессии много лет назад. Лишь трое друзей полностью слышали от меня историю той моей регрессии, и Виктория никак не могла знать, как я выглядел и во что был одет.

Здесь происходило нечто замечательное, чему я не мог дать объяснение. Это выходило за рамки всего того, что было связано со здоровьем и исцелением, и относилось к сфере чего-то запредельного. «Сему назначено быть», сказал ей Иисус, исцелявший

людей. Я чувствую, что это очень важные слова, но пока не берусь их истолковывать.

На следующий вечер после окончания конференции Виктория позвонила мне, все так же потрясенная тем, что ей открылось. У нас обоих, как у ученых, были все основания считать ее видение Иисуса правдой. По некой, пока не понятной нам обоим причине, нас вынесло за пределы нашей науки, поместив в две точки, в которых нам было суждено встретиться ради того, чтобы она могла исцелиться. То, что она видела меня в Иерусалиме, было не случайностью и не фантазией: это означало, что спустя тысячи лет, мне предстоит стать средством ее исцеления.

Я попросил ее поддерживать со мной контакт, и мы регулярно беседовали. Она до сих пор не испытывает боли при ходьбе и даже может танцевать. Когда она в очередной раз пришла к своему парикмахеру, он удивился тому, что на ее волосах краска так хорошо держится, но затем понял, что ее полосы снова стали расти черными: им вернулся естественный цвет. Как она утверждала, ее врач буквально отказывался верить, что она теперь может ходить и танцевать без боли. В октябре позвонил ее фармацевт, обеспокоенный тем, что она не обновила свой рецепт па обезболивающие препараты. «Мне они больше не нужны. Со мной все в порядке» — сказала она ему и даже расплакалась, сама себе не веря.

Эвелин работала в фирме, занимавшейся вопросами слияния компаний и приобретения прав в результате покупки акций. Когда дело касалось крупных компаний, в которых крутятся миллионы долларов, то оплата услуг, оказываемых фирмой, где работала Эвелин, также выражалась в семизначных цифрах. Поэтому Эвелин имела хороший ежемесячный заработок, который в конце года обычно удваивался или утраивался за счет премиальных, выплачиваемых за внесение вклада в развитие нового бизнеса.

Это была стройная привлекательная женщина лет тридцати пяти, с черными, коротко стрижеными волосами — почти клише молодой женщины, занимающей руководящую должность. Ее одежда отражала ее успех: костюм и сумочка от Шанель, шарфик от Эрме, туфли от Гуччи, наручные часы от Ролекс, а также бриллиантовое ожерелье. Однако когда я заглянул в ее глаза, — что было нелегко, поскольку всякий раз, когда она ловила на себе мой взгляд, она тотчас отворачивалась, — я увидел в них печаль. В ее глазах не было блеска — блестели бриллианты на шее.

«Мне нужна помощь» — произнесла она в тот момент, когда мы обменивались рукопожатиями.

Пока она у меня сидела, я видел, как она нервно заламывает пальцы сложенных на коленях ладоней. Я увидел, что она склонна выражать свои мысли простыми повествовательными предложениями, произнося их неестественно громким голосом.

— Я несчастлива.

Далее последовало молчание.

— Последнее время… я утратила свою веселость.

Эта фраза показалась мне уж слишком формальной. Но затем я вспомнил, что это цитата из «Гамлета». Иногда пациенты, чтобы не использовать свои слова, говорят чужими цитатами. Это своего рода защита, способ маскировки чувств. Я ждал, когда она продолжит. Действительно тут пришлось некоторое время подождать.

— Я так любила свою работу. Теперь я ее ненавижу. Я так любила своего мужа. Теперь мы развелись. Когда мне приходится с ним встречаться, я не могу на него смотреть.

— И когда произошла эта перемена? — поинтересовался я.

— Вместе с взрывами террористов-смертников.

Этот совершенно неожиданный ответ заставил меня задуматься. Иногда резкие перепады между радостью и подавленностью часто бывают спровоцированы такими факторами как смерть родителя (позднее я узнал, что отец Эвелин умер, когда она была еще ребенком), потеря работы или продолжительная болезнь (здоровье Эвелин было превосходным). Но вряд ли к разряду таких распространенных факторов можно отнести теракт, разумеется, если теракт напрямую не коснулся самого человека.