Одна душа, много воплощений
Шрифт:
Примерно в то же самое время в результате землетрясения в Иране погибло около сорока тысяч человек, и сотни тысяч были ранены, а также остались без семьи и без крова. Телевидение показывало ужасающие сцены, как люди откапывают раненых и погибших. Я в ужасе смотрел эти кадры. Здесь уже был задействован другой тип сочувствия — сочувствие на более глобальном уровне, которое, возможно, не сопровождалось теми тягостными эмоциями, которые я испытывал в той больничной палате. Если бы не были показаны кадры последствия землетрясения, то, возможно, я почти ничего бы не почувствовал: это сопереживание было вызвано индивидуальностью
Я сочувствовал не только жертвам, но и тем, кто их спасал, и в этом сочувствии я ловил себя на мысли, о том, как тяжело жить в нашем мире. Здесь столько болезней, недугов и катаклизмов, таких как землетрясения, ураганы, наводнения и прочие стихийные бедствия, не говоря уже о войнах, убийствах и насилии. Как и многие нации, Соединенные Штаты сразу отреагировали, пообещав прислать помощь — продукты питания, медикаменты и рабочую силу. Тем не менее, нас заверяют, что Иран продолжает являться средоточием зла, и что нам следует ненавидеть его лидеров. Объяви нам, что они представляют для нас угрозу, мы пошли бы против них войной.
Безумие!
Сочувствие — это способность ставить себя на чье-то место, чувствовать то, что переживают другие, быть в их ситуации и видеть их глазами. Когда мы способны к сочувствию, мы можем образовать связь с теми, кто страдает, возрадоваться чьей-то любви, почувствовать радость чьей-то победы, а также понять гнев друга и печаль постороннего человека. Если мы выработаем в себе эту черту, и будем мудро руководствоваться ею, то она станет нам помощником на пути к будущему. Те, в ком не хватает сочувствия, не могут развиваться духовно.
Принцип, лежащий в основе сочувствия — то, что все мы взаимосвязаны. Я начал это понимать в самый разгар холодной войны, посмотрев один фильм о русском солдате. Я знал, что мне, по идее, следовало бы ненавидеть этого солдата, но, видя, как проходят в армии его дни, как он бреется, завтракает, отправляется на учебный бой, я думал: «Этот солдат всего на несколько лет старше меня. Наверно у него есть жена и дети, которые его любят. Возможно, его вынудили сражаться за политические идеи, принадлежащие лидерам, с которыми он не согласен. Мне говорят, что он мой враг, но, неужели, посмотрев в его глаза, я не увижу себя самого? Разве мне говорили ненавидеть самого себя?»
Этот вчерашний русский солдат и сегодняшний арабский солдат — то же, что и ты: у них у обоих есть душа, и у тебя есть душа, а все души — есть одно. В прошлых жизнях мы были представителями разных рас, разных полов, исповедовали разные религии, наши экономические и жизненные условия тоже были различны. Мы будем их менять и в будущем. Стало быть, если мы кого-то ненавидим, с кем-то боремся, или кого-то убиваем, то мы ненавидим себя, боремся с собой, и себя же убиваем.
Сочувствие преподает нам этот урок: оно — из тех чувств, которые мы должны культивировать на Земле как ключевой аспект нашей подготовки к бессмертию. Этот урок усвоить нелегко, в том смысле, что сочувствие должно отзываться не только в нашем уме, но и в нашем теле, поскольку на уровне и ума, и тела мы испытываем боль, тяжелые эмоции, трудности отношений, воспринимаем наших врагов, а также все печали и скорби. Правда мы склонны забывать о других и сосредотачиваться на себе. Но
Саманта прониклась сочувствием. И это в буквальном смысле изменило ее навсегда.
Саманта была хрупкой девушкой, весившей меньше 45 килограммов. В то февральское утро она сидела в моем кабинете, ссутулив плечи и плотно сомкнув руки на животе, словно сдерживала боль. Одета она была просто: джинсы, свитер, кеды и гольфы, никаких украшений — даже часов. Сначала я принял ее за школьницу, но потом, задав ряд наводящих вопросов, и услышав на них едва внятные ответы, понял, что ей, на самом деле, уже девятнадцать, и что она на первом курсе университета. Родители отослали ее ко мне, потому что из-за плохих оценок ее постоянно мучила сильная тревога и депрессия.
— Я не могу спать, — сказала она едва слышно, так, что мне пришлось напрягать слух. Ее глаза на самом деле были красные от недосыпа.
— Можешь сказать, почему? — спросил я.
— Боюсь провалить экзамены.
— Сразу все?
— Нет. Только математику и химию.
— А почему бы тебе не выбрать другие предметы? — спросил я с недоумением. На самом деле, это был глупый вопрос. Ведь именно эти предметы ей надо было сдавать. Я даже заметил в ней раздражение.
— Они основные.
— Для медицинского факультета?
Я был обязан это знать, ибо и мне приходилось сосредотачиваться на них все свои студенческие годы.
— Да. Правда, школьный оценочный тест по математике я «сдала на ура».
— Значит, ты хочешь стать врачом? — Пусть это звучало банально, но мне нужно было найти точку входа, то есть, то, что могло бы поднять ее из состояния потерпевшей поражение молодой женщины, которая сейчас сидела передо мной.
Наконец, она подняла голову и наши глаза встретились.
— Не просто хочу — должна им стать.
— Но тебе не поступить в медицинский институт, если ты не сдашь математику и химию.
Она кивнула, продолжая смотреть на меня. Я распознал ее проблему, и именно этот факт дал ей надежду.
— Скажи, а в школе у тебя тоже были проблемы с математикой и естественными науками?
— Иногда, — ответила она. — Хотя, вообще, были, но тесты каким-то образом удавалось сдавать, — добавила она после непродолжительной паузы.
Тогда я поинтересовался, не слишком ли давят на нее родители.
— А мама с папой хотят, чтобы ты стала врачом?
— Они всегда хотят того, чего хочу я. Они у меня замечательные. Добрые, любящие, отзывчивые — не представляю себе лучших родителей. Они нанимали мне репетитора для подготовки к экзаменам, но толку особого от этого не было. Я просто смотрела на числа и формулы, а в голове ничего не откладывалось.
Она говорила с таким рвением, с такой страстью, что при первой же встрече я понял, какая все-таки удивительная эта девушка Саманта. Видно, что и родители не давили на нее: давление, скорее, было внутренним. Я был уверен, что ее чувство поражения не так уж глубоко в ней укоренилось, чтобы его не преодолеть.