Одна из них
Шрифт:
– Благими намерениями вымощена дорога в ад, – мрачно сказал Ремко.
– Не говори так, – Стафис поставил перед ним чашку чая. – Осторожно, горячо.
Ремко посмотрел на своё крошечное мутное отражение в полупрозрачной жидкости.
– У тебя есть что-нибудь… Ром? Коньяк?
Стафис молча достал из шкафа бутылку.
– Я же просто хотел сделать им сюрприз, – в очередной раз повторил Ремко. Им, кому – им? Жене, которую он бросил и которая теперь в коме, потому что его не было здесь, чтобы её защитить? Пропавшим детям? Хорошо, что Роза не знает об этом. Она казалась такой умиротворённой в больнице, куда его рано утром через чёрный ход провёл
– И Кассандра никому не сказала, куда идёт? И Лидии не сказала?
Стафис покачал головой.
– Она хотела спасти сестру и мать.
– Конечно. – Ремко глотнул из бутылки – горько. Это, наверное, оттого, что правда горькая. – Видишь, она даже не подумала о том, чтобы обратиться ко мне. Да что ж я за отец такой?!
Стафис ничего не ответил. В самом деле, что он мог сказать? Ремко знал, что так оно и есть, и не требовал утешения. Он неправильно расставил приоритеты, и случилось это не вчера, не сегодня, а уже давно. Лет шестнадцать назад.
– Они ищут вас с Касси, – сказал Стафис. – Не советую тебе здесь задерживаться… Кто-нибудь наверняка проболтается, к нам засылают полицаев минимум дважды в неделю.
– А куда мне идти? – Ремко поднял глаза и посмотрел на Стафиса. Это был хороший вопрос, и никто из них не знал на него ответа.
Они были наедине: он и Бог. И, хотя Ремко чувствовал присутствие чужой жизни – люди в посёлке, миллионы растений и вездесущие ночные мошки, – всё равно единение с Богом в этот момент было совершенным, каким он уже не надеялся его испытать. Говорят, здесь другая религия, но пусть говорят что хотят. Бог – внутри. Ремко принёс его с собой из Поверхностного мира, и неважно, какие вокруг возводят храмы, мечети или синагоги. Или ничего не возводят, а лишь ломают? Это было больше похоже на правду. Ремко лежал на мокрой после дождя траве посреди бескрайнего поля и был пьян.
Стафис, конечно, зря оставил его одного, но Стафиса ждала работа. Ремко не решился обратиться к соседям – не следовало им знать, что он снова в посёлке. Он прихватил из дома Стафиса бутылку какого-то невероятно сладкого и крепкого ликёра, то ли из груши, то ли из персика, – пить его было противно, но необходимо, – и вышел к цветущим полям.
Цветы были, естественно, не вечны, но намекали, что вечная жизнь возможна. Если ты – всего лишь крошечная часть целого, то целое никогда не погибнет. Как здорово, наверное, цвести и не бояться смерти, зная, что за тобой придут другие, такие же как ты. Люди – слишком сложные существа. Слишком долго длится одна жизнь, слишком много пространства для манёвра и ошибки. Как прожить свою жизнь без сожалений? Ну как?
Ремко ударил кулаком по земле и перекатился на спину. Ночь была спокойная, безлунная; небосклон усыпали звёзды. Никак, конечно. Он сожалел о стольких вещах, которые сделал, и вдвойне – о тех, что не сделал, и втройне – о тех, что касались его Розы. Может быть, он и не любил её никогда? Это была страшная мысль, и она глубоко ранила. Где грань между истиной и самовнушением?
Когда-то давно, в другой вселенной, они с Розой были счастливы. Встретились, понравились друг другу, арендовали домик на побережье, вдали от шумных пыльных городов. Мир сходил с ума, интернет диктовал, что, как и когда человек будет делать, дома разговаривали, на улицах играла музыка, ночью не гасли огни… Но им было хорошо и уютно вдвоём – у них были терраса, и закат над заливом,
Он мог сколько угодно обманывать себя, притворяясь, будто не знал, когда всё пошло не так. Однако Ремко по меньшей мере догадывался. Прослышав, что существует другой мир, в котором можно скрыться от земной цивилизации, он потерял покой. Мир называли «новым», а иногда – «диким», но его это не пугало. И пока Роза носила под сердцем их будущее, маленьких двойняшек, а потом нянчила их, утирая детские слёзы вперемешку с собственными, Ремко был занят. Он искал способ перебраться в дикий мир всей семьёй.
Подолгу пропадая в разъездах, он едва успел заметить, что Роза не справляется одна. Она всё чаще плакала и отказывалась заботиться о девочках, заявляя, что они не её дети. Врач объяснил: это послеродовая депрессия, – и Ремко вынужден был на несколько месяцев задержаться дома, будучи в одном шаге от хорошего трудоустройства в Набреге. А потом пришёл ураган… И они таки попали в Новый мир. Но как беженцы.
Всё, что было, всё, что происходит сейчас, – его вина. Тогда, теперь и в будущем, которого больше нет, лишь он один виноват в том, что заставил Розу страдать. Однако человек способен вынести лишь определённое количество вины. И что остаётся ему, когда рубеж достигнут? Когда сопротивляться уже нет сил? Ремко вовсе не планировал напиваться, но с непривычки иначе не вышло.
Больница серым пятном выделялась на фоне звёздного неба; лишь окно дежурного одиноко светилось у самого входа. Ремко, пошатываясь, залез по пожарной лестнице на карниз второго этажа. Неуверенно продвигаясь вдоль шершавой стены, он стал высматривать комнату Розы. Это было самоубийство, он знал, но говорят же, что дуракам везёт. А он… сегодня он возглавлял союз дураков – во всей стране не нашлось бы второго такого!
Безоблачная ночь подыграла ему: свет звёзд освещал палаты, хотя от луны было бы больше толку. Ремко прополз, наверное, не менее дюжины метров, прежде чем увидел спящую Розу. Окно было приоткрыто, и Ремко легко сбросил щеколду и спрыгнул с подоконника в комнату.
Она должна была знать, что он к ней вернулся, что он их не бросил. Ведь он всего лишь хотел как лучше! Ремко помотал головой и в отчаянии опустился перед женой на колени. Чувство вины, на мгновение притуплённое страхом высоты, снова выпустило свои холодные скользкие щупальца.
– Что мне сделать, Роза? – прошептал Ремко, вцепившись в край её одеяла.
«Уходи», – послышалось в ответ, еле слышно, словно отголосок эха.
– Роза? Роза! – позвал Ремко.
Но Роза молчала.
Ремко потянулся за своей дорожной сумкой и вытряхнул содержимое на пол. Бутылка с ликёром была почти пуста, лишь на дне плескалась пара капель. Неужели это он выпил? Не может быть. Ремко вывернул сумку наизнанку и замычал в негодовании: подкладка была мокрая. Атлас тоже пострадал. Ремко перевернул несколько страниц – стыдно, надо бы просушить, но как?
«Уходи», – послышалось снова, и он понял, что говорит с ним не Роза…
– Что ты хочешь от меня? – пробормотал Ремко, захлопывая книгу.
Атлас лежал на полу, тяжёлый, словно камень, который повесили ему на шею. Ремко покачнулся, почти физически ощущая этот груз, и схватился за железный остов кровати. Стараясь держаться ровно, так, чтобы мир перестал кружиться, Ремко протёр влажную обложку рукавом и открыл. У Атласа не было названия, но внизу, там, где у обычных книг указано издательство, появилась надпись: «Издано во Флоре».