Однажды в Лопушках

Лесина Екатерина

— Я тоже… понятия не имею.

— Верю.

— Я дома была.

Некромант перестал пятиться, но рук все одно не разжал.

— У нас там пожар случился. Скорее всего, подожгли… дома подожгли. Два, — я подняла руку и пальцами показала, что домов и вправду было два. — Сгорели мигом, хотя феникс потушил… если бы не потушил, занялись бы и прочие.

— У вас и феникс тут есть?

— Тут чего только нет, — я нервно хохотнула. — А потом еще Ксюхе стало плохо. Она водяной крови, и стало быть, что-то с родниками. Игорек пошел смотреть, а мы

водой отливали. Линка вообще сгинула куда-то. Такой бардак…

Я вывернулась, обернулась, глядя на человека, который не позволил мне шагнуть в темноту. А я бы шагнула. Всенепременно.

— Я… кое-что видела.

Стоять и обниматься… то есть, когда тебя обнимают, исключительно ради твоей безопасности, конечно, приятно, но немного неудобно. Потому что хочется обнять в ответ, но как-то неудобно. Там, дома, едва ли не катастрофа, а я обниматься с посторонним некромантом.

И совсем другое дело, когда не просто обниматься, но по серьезному вопросу.

Видения — это же серьезно?

Особенно такие, после которых напрочь голову отключает. И надо бы тетку спросить. И еще Линкину матушку, потому как чуется, что неспроста все, и если память крови сама очнулась, то… то в голове вот путается все. Много слишком.

Я ведь не хочу древних тайн и проклятых артефактов, драгоценностей, которые то ли богиня приняла, то ли нет. Я просто жить хочу.

Стоять вот ночью.

Обниматься.

Быть может, поцеловать или быть поцелованной. Найти работу. Васятку в школу отправить, а потом, глядишь, и в университет. Он сильный, сильнее меня, и справится. А мы с теткой останемся в Лопушках, заживем тихо, обыкновенно. И быть может, она все-таки примет от дядьки Свята не только подарки, но и сердце, поверит…

— Что не так? — тихо спросил некромант.

— Все не так, — призналась я. И, наверное, в другое время я бы ничего-то не рассказала. О подобном не говорят посторонним людям, даже если они по неведомой причине ощущаются близкими да родными. — Все… совершенно не так!

Но в душе сумятица.

А еще я слышу, как там, под водяной гладью, стучит, грохочет просто-напросто алое сердце на булавке. Нельзя накалывать сердца, даже каменные, на булавки.

Нехорошо это.

И сердце это ждет меня, а я боюсь! Вот я взяла и… рассказала.

Про видения.

Драгоценности.

Про… многое.

А он стоял и слушал. Не сводил с меня взгляда, ловил каждое слово, а главное, не размыкал рук. И хотя бы ненадолго, но можно было представить, что руки эти — навсегда. И защитят, укроют.

Спасут.

— Вот значит, как… — тихо сказал некромант.

— Как? — уточнила я. — Это… это ведь оно? «Сердце Моры»?

Спросила и замерла в ужасе, предвкушая ответ.

— Нет, — он покачал головой и кольцо рук разомкнулось. — Идем. Сможешь опознать драгоценности, если покажу?

Я кивнула, уже чувствуя, что вляпалась в дела куда более серьезные, чем мне представлялось.

— Хорошо… отлично. И… послушай, Маруся… мне придется сделать пару звонков. Ты ведь

посидишь? У меня в палатке посидишь? — уточнил Николаев и тут же поспешил заверить. — Я буду рядом, но тебе не стоит оставаться одной. Если артефакт разбудили…

— Разбудили?

— Он явно активен, и поэтому ты слышишь зов. А если учесть, что до того он пару сотен лет лежал себе спокойно, то напрашивается вывод, что произошло что-то, что это спокойствие нарушило.

— И… что?

Николаев определенно не хотел говорить. Нахмурился вот. И на лбу пролегла длинная такая морщина. Однако все-таки решился.

Сказал.

— Артефакт темный. И пробуждающая сила тоже должна быть темной. Понадобилась бы кровь. А еще чья-то жизнь.

Вот… и надо оно мне было, знать?

— И это отнюдь не алтарь! Алтарь у вас тоже здесь давно существует. Подозреваю, что его сила и укрыла артефакт от поиска…

— А…

— Искали всенепременно. Должны были бы… хотя опять же, мне нужно кое-что уточнить. Ты посиди, ладно?

Я кивнула.

Посижу. Что мне еще остается делать-то? Разве что не думать о темной-темной воде и красном-красном сердце.

— Тогда… нет, — он хлопнул себя ладонью по лбу. — Сперва драгоценности… давай…

Николаев потянул меня к палатке, а потом почти силком в эту палатку впихнул, чтобы следом самому заползти. Замок, правда, не стал опускать, то ли опасаясь оставаться со мной совсем уж наедине, то ли оберегая нервы мои.

— Извини, тут немного… беспорядок, — он поднял мятую рубашку и смутился. — Садись… куда-нибудь. Места немного, но она теплая. И комаров отпугивает.

— А… — я вдруг поняла, что именно меня смутило. — Где все?

— Кто?

— Ну… Верещагина…

…вот уж не соскучилась.

— И Важен. И…

— Важен говорил, что отправится в поселок, вроде как к старейшинам ваших оборотней. Может, задержался.

— Может, — я старалась не слишком глазеть по сторонам. — Но… дядька Свят еще не вернулся. Игорек пытался звонить, но не вышло. Это его сын и мой… брат почти. Старший.

А то ведь может неудобно получится. Еще подумает чего-нибудь не того, тем более в деревне про нас давненько слухи ходят. С другой стороны, какое мне, казалось бы, дело до того, что о нас подумают?

— Синюхин вроде вешки ставил по своей работе, сказал, будет данные сличать. А Ольга Ивановна, полагаю, с ним.

— Вряд ли.

— В смысле?

Я осторожно присела на махонький стульчик. В палатке было… да как в палатке. Вон рюкзак в одном углу, вон спальный мешок скатан. Книги лежат стопкой. Ноут на зарядке. Одинокая лампочка, пристегнутая к крышке, покачивается, тревожа тени.

Провода уходят куда-то вверх, соединяясь с портативным генератором снаружи.

— В смысле он не её полета птица. Слишком мелок. Хотя и не отказался бы, даже не от брака… — я щелкнула пальцами и отмахнулась от неприятных мыслей, а то ведь выходит, что сплетничаю. Но тут же вспомнились Линкины наставления. — Она ведь ваша невеста.