Однажды в Лопушках
Шрифт:
— Сестрой? Той, которая…
Что-то начинало вырисовываться, вот только пока весьма и весьма непростое.
— Дальше еще интереснее… когда Елена преставилась, то девочку вместе с племянницами Потемкин забрал в Петербург.
— И совратил.
Дед закашлялся, а после сказал строго:
— В обществе где не ляпни.
— Стало быть, не совращал?
— Кто ж его знает. Нравы тогда были иные…
— Строгие и благородные? — не удержался Николай. — Когда старших ослушаться не смели.
— Ишь, языкастый… так вот, не суть
— Других — это кого?
— Поговаривали, что девица из рода Потемкиных, некая Дарья, о которой только и известно, что имя, и что предположительно отцом её был Потемкин, а матерью — особа в достаточной мере знатная, чтобы не обрезать фамилию{3}, должна была вступить в брак со внуком Якова Брюса.
— А у него внук имелся?
Про дочерей Николай слышал. И всплыло вот в памяти, что дочери эти преставились еще во младенчестве. Но внук…
— По слухам опять же был у него сын. После смерти супруги Брюс жил одиноко, однако мужчиной был видным, вот… и получилось. Кто являлся матерью, сие не известно, однако наш предок поминает некоего Брюсова сына, впрочем, имени не называя, как человека до крайности опасного.
Нет, все-таки копаться в делах минулых — еще то сомнительное удовольствие. То ли был, то ли не был, то ли сын, то ли так, проходил рядом.
— Я, конечно, велю поглядеть, так-то не помню… все не упомнишь, — пожаловался дед. — Хотя… помнится, матушка твоя некогда собиралась работу писать, что-то там про артефакты екатерининской эпохи. Вот! У неё и спросишь!
— А ты все?
— Не дождешься, — хохотнул дед. — Не все, но… весьма интересно, что эти двое, Дарья и внук Брюса, просто сгинули, будто бы их и не было вовсе. А вот с ними сгинул и рубиновый гарнитур, который матушка-императрица весьма жаловала. И не просто жаловала, в последние годы носила, почитай, не снимая. Добавим, что после исчезновения оного здоровье её крепко пошатнулось…
— Думаешь…
— Дарья Потемкина числилась во фрейлинах. А если предположить, что и вправду являлась родной дочерью императрицы… — дед выразительно замолчал.
— Ей могли подарить этот гарнитур.
— Или, скорее, она могла его украсть.
— Украсть?
— Катька была весьма эгоистичною особой. Если гарнитур и вправду был артефактом, причем увязанным на здоровье матушки-императрицы, то она его не отдала бы. Ни дочери. Ни внучке. Ни… она к детям своим относилась весьма прохладно. И поверь, будь она здорова, короны Павлу не видать бы. Но не о том… интересно иное. Алый камень необычайной величины был поднесен императрице много позже основного гарнитура. И уже придворные ювелиры думали над тем, как вписать его в комплект.
— Вписали?
— А то… что еще? Вопросов эта история вызывает великое множество. Почему никто не бросился искать сбежавшую девицу? И её жениха, который то ли
— Но? — Николай шкурой чувствовал, что дед не договаривает.
— Но… но лет этак десять, может, больше… встретился мне один человечек, который божился, будто бы собственными глазами видел браслет… на левую руку, что характерно. С сердечной жилой, да… и человек надежный.
— И…
— А вот где и у кого видел… знаешь, наберу-ка я ему, раз такое дело. Уточню.
— Спасибо, — Николай поблагодарил деда вполне искренне.
— Пока не за что… пока не за что… но ты, коль чего такого отыщешь, руками уж не трогай. Непростая вещица. Непростая… а Наташку набери. Да…
Советом Николай воспользовался. Правда, было слегка-то совестно, время ведь позднее.
Беломир добрался до речушки, чтобы, забравшись в ледяную воду, окунуться с головой. А потом он также жадно пил эту самую темную, слегка горьковатую, воду. И не мог напиться. И остановился-то только потому, что дальше пить было невозможно.
Он стоял, дышал и… пытался понять, что с ним случилось.
Божественная сила?
Провидение?
Повезло? Или наоборот?
Жрица устроилась на бережку.
— Одеться все-таки надо, — сказал Беломир, к этому самому бережку подбираясь. — У тебя, может, репутации нет, а у меня есть… еще увидит кто?
— Увидит, — жрица широко зевнула, прикрыв рот ладонью. — И что?
— Отцу донесет. Тот обрадуется. И решит, что я одумался. Женить захочет.
— Сурово он.
— А то… — Беломир ополоснул лицо и руки. И осторожно поинтересовался: — А ты замуж не хочешь?
— Смотря с какими намерениями уточняешь.
— Ну… чтоб знать.
— Тогда не слишком, — жрица потянулась. — Выходи. И пошли. Тут недалеко заимка есть, там и оденешься.
Заимка оказалась крохотной хижиной, то ли выросшей меж корнями древних дерев, то ли вросшей в них. Домишко этот, сложенный из неошкуренных бревен, заросший толстой моховой корой, гляделся весьма естественно. Внутри пахло деревом и зверем.
— Дядька Берендей закладывал, — сказала жрица, с легкостью откинув крышку огромного сундука. Из него она вытащила рубаху из небеленого полотна, которую и натянула. Рубаха оказалась длинной, пусть и не до пят, но почти. — Ищи. Тут одежды хватает.
Спрашивать, откуда та взялась, Беломир не стал, как и копаться в сундуке. Не та ситуация, чтобы излишнею переборчивостью страдать. От ткани пахло так же, как от дома, деревом и самую малость — зверем. Чья-то майка легла на плечи и оказалась даже свободной, а вот штаны были чуть широковатыми, но Беломир лишь потуже затянул пояс.