Однажды в Лопушках
Шрифт:
А потом…
Некромант взял хрупкую косточку и разломил на две половинки. Причем аккуратно так разломил. Потом половинку протянул мне.
— Прижми к коже.
— Где?
— Где хочешь, но чем ближе к сердцу, тем надежнее.
Ага… я сунула кость под рубашку, чувствуя себя если не круглой дурой, то округлой точно. Он тоже свой кусок спрятал. А потом пропел что-то на незнакомом языке, низком и тягучем, и каждый звук голоса его выплетал дорожку силы.
Я почувствовала, как плавится под пальцами кость.
И обжигает.
И
— Вот так, — сказал некромант, широко улыбнувшись. — Теперь я буду спокоен.
Он — возможно.
А вот… вот как-то появились у меня смутные подозрения, что поставить эту метку проще, нежели снять. Но озвучить их я не успела: Николаев выбрался из палатки
Глава 41 В которой получается заглянуть то ли в себя, то ли еще куда
И только кот по-настоящему легко втирается в доверие.
Олег горел.
Он всегда боялся огня.
Он понятия не имел, откуда появился этот страх. Олег никогда не видел пожаров. Он не обжигался. Он… просто боялся огня. И теперь вот горел.
Олег вытянул руки, глядя, как пламя пожирает кожу, и подумал, что помимо жара должен был бы испытывать и боль. Но боли не было.
Стало быть, сон.
Мысль эта окончательно успокоила. И Олег просто вытер руки о штаны. А потом обратил внимание, что штаны-то грязные. Опять где-то изгваздался. Тетка разозлится. Она всегда злилась, когда Олег одежду портил. Но он же не нарочно! Просто… просто получалось так.
Надо будет к реке сходить, застирнуть, небось, дни-то жаркие, мигом высушит. Оно, конечно, лучше бы в стиральной машинке, но та старая, бочкой, и тетка её включать запрещает. Машинку вовсе достают исключительно для постельного белья. И тогда приходится стоять рядом с этою бочкой, глядеть, чтоб шланг не выскочил, а потом и ручку крутить, проталкивать сквозь валики мокрые простыни.
Да, лучше на речку.
Сон.
Он давно уже вырос. Но во сне жарко. Солнце слепит. А на речке — самое оно. Говорят, грибы уже пошли, что вряд ли, ведь сушь стоит страшенная. Какие грибы на сушь? Но если получится собрать, глядишь, тетка сильно ворчать не станет.
Или вовсе не станет.
Вздохнет этак, печально, глянет исподлобья и велит уроки делать. Потом, правда, сама вспомнит, что лето же. Ну её…
К речке он побежал, одновременно отмечая, что вновь сделался собою, прежним, тощим и неуклюжим. Лядащим, как тетка говорила. И штаны эти помнит. Их потом собака подрала, когда они с Беловым полезли в сад дядьки Никифора за яблоками. Кто ж знал, что тот кобеля своего на ночь с цепи спускает? Белову-то ничего, Белов-то скоренько на забор взлетел. Он никогда-то от заборов не отходил.
Осторожный.
— Сволочь, — сказал кто-то.
И тогда Олег увидел
— Соли принес? — деловито уточнил Ленька, поворачивая веточки. Огонь горел не сильно, но и не слабо, самое оно, чтобы пропеклось.
— А то, — Олег вытащил из кармана сверток. — Чего ты Белова не любишь?
— Трус потому как.
Ленька глядел снизу вверх и что-то с ним не так было, а что — не понять.
— Ты вообще куда пропал? Тебя все обыскались! — упрекнул приятеля Олег.
— А про это ты Белова спроси… только хорошо спроси, а то ведь знаешь… надоело мне тут до крайности.
Он протянул ветку с зажаренной рыбой. И Олег почувствовал, как рот слюною наполняется.
— Не смей, — строго сказали ему, и он руку разжал. Ветка с рыбой упали на землю. Олег обернулся.
Никого.
А когда назад поглядел, то уже и Леньки не было, а у костерка дед сидел. На корточках. Старый совсем… тогда Олег не понимал, насколько дед стар. Теперь же отчетливо увидел и глубокие морщины, прорезавшие дедово лицо, и выцветшие глаза его.
Волосы седые, которые он собирал в хвост. И это было странным.
— Никогда ничего не бери у мертвецов, — сказал дед. — Забыл?
— Забыл, — признался Олег.
А рыба тоже исчезла.
Соль вот осталась, на тряпице.
— Эх, от дурная девка… — дед покачал головой. — Не привела, стало быть?
— Не привела, — Олег сразу понял, о чем речь. — Я и сам должен был бы. Потом. Как один стал. А я вот… простишь?
— Как не простить, — дед усмехнулся. — Но теперь-то тебе сложнее будет.
— Расскажешь?
Олег огляделся.
Берег… знакомый берег. Сколько раз он тут бывал, порой не по делу, но просто так, отойти в тиши и от тетки, и от сестрицы своей двоюродной с её вечным брюзжанием. А ведь она немногим Олега старше была, но все ворчала, ворчала… больше матери своей.
— Расскажу, что можно, — дед указал. — Садись. И не бойся. Меня не бойся. Свою кровь не обижу, даже тут.
— А тут — это…
— Тут — это там.
— Понятно, — усмехнулся Олег.
— Поймешь. После. Иное надобно шкурой прочувствовать, а уж потом слова искать. Ибо пока не прочувствуешь, слова бесполезны. Так вот… ведьмаки мы.
— Мы?
— И я, и отец мой, и дед, и прадед… долгехонько род силу копит, но так уж вышло, что я от родового пути отступился. Сердцу ведь не прикажешь… а я пробовал. Думал, дурак, что если жену с умом выберу, то оно только лучше будет.
— И… как?
Подумалось, что жил дед один-одинешенек, и дома-то от женской руки ничего не осталось. Да и тетка свою мать не вспоминала никогда, будто и не было её вовсе. Тогда, в детстве, это не казалось странным. Как и не казалось важным.
— Никак. Выбрать выбрал. Да только выбрать — одно, а жить — другое. Оно ведь как, не с родственными связями живешь, не с деньгами да регалиями, но с человеком.