Одного поля ягоды
Шрифт:
На землистой тропинке не было ни людей, ни транспорта. Воскресенье для обычных работяг — единственный день в неделю, когда они предоставлены сами себе. Семейство Риддл давало своим слугам в воскресенье отгул на полдня, якобы на христианские размышления, но на деле, чтобы они могли потратить свои жалования в соседнем городке, Грейт-Хэнглтоне. Но этот город был мертвецки тихим, и даже редкое курлыканье или стрекот не нарушали слабый шорох бриза в живой изгороди, не раздавалось трепыхания крыльев пролетающих сов, как можно было ожидать от волшебного поселения, в которых на каждую семью без исключения приходилось одна или две птицы.
— Как мы сюда попали? — спросил Розье, нагнувшись, чтобы сорвать травинку
— Сейчас у нас есть заботы поважнее, чем выбраться. Например, почему мы вообще здесь? Какой смысл в этом… В этих театральных декорациях? — сказал Том, когда они подошли к побитому ветрами забору на задворках деревни. За забором расположилось кладбище, на котором хаотично стояли грязные за многие годы надгробия. Он заметил, что некоторые были вырезаны алхимическими символами, чтобы отменить время и число восходов планет. Другие были подписаны наклонными рунами огамического письма. Он провёл пальцами по тусклым буквам, пытаясь почувствовать вплетённую в камни магию оберега древней могилы, но ничего не ощутил, лишь грубую поверхность, покрытую влажным чёрным лишайником.
Всё выглядело настоящим. Всё казалось настоящим. Но что-то в этом для него звучало отчётливой ложью, зудело той особенной чесоткой неправды, которая цеплялась к его горлу, как собирающийся чих.
Центр его беспокойства находился в дальнем углу кладбища, под тенистыми ветвями почтенного тиса. Том знал, что тисовые деревья — традиционный атрибут английских кладбищ, поскольку они символизируют смерть и возрождение. Эти выносливые деревья имели ядовитые листья и прорастали заново из сломанных ветвей. Когда он впервые прочитал о волшебных палочках, познакомившись с бесчисленными прелестями библиотеки Хогвартса, ему было приятно узнать о значении своей собственной. Такая палочка никогда не даст себя в руки наследнику. Возможно, когда-нибудь она возродится, но это будет очень нескоро, поскольку Том не собирался в ближайшее время знакомиться с собственной могилой.
Под раскидистым тисом расположились две деревянных скамейки с деревянным столом между ними, чтобы даровать страждущим посетителям удобство для их тихих размышлений. Посетители кладбища, сидя на скамейках, будто это самый обычный воскресный день, были единственными людьми, которые пока что встретились Тому, но их присутствие никак не снизило его беспокойства в отношении окружающей его обстановки.
Одним был профессор Альбус Дамблдор, и выглядел он несколько хуже, чем обычно, с припудренными белым пеплом и чёрными ожогами на фиолетовой вышивке его клешённых рукавов. Другой мужчина, сидевший напротив профессора, оказался Тому незнаком. У него были бледные светлые волосы цвета лимонного щербета, ниспадающие на плечи с небрежной элегантностью богатых волшебников-джентльменов. Его глаза были голубыми и искрящимися, как у профессора Дамблдора, но свет, сверкавший в них, был холодным, жёстким и ярким, как блики снега в морозное зимнее утро. Мужчина раздал Дамблдору несколько карт, и когда тот взял свою, звонкий смех, который он издал, увидев карты, насторожил уши Тома.
— Пара двоек! Ах, удача щедра ко мне сегодня, — его улыбка была живой и жизнерадостной. Когда он дышал, и двигался, и говорил, казалось, что сама Природа сбрасывала на него фрагмент своего величия. Его голос резонировал в спокойном воздухе так, что Том слышал каждое слово так же чётко, как если бы мужчина был от него на расстоянии вытянутой руки, а свет, пробивающийся
Гриндельвальд носил мантию притяжения, настолько захватывающую внимание, что от неё исходила почти осязаемая энергия, притягивающая всех ближе и ближе.
Том сглотнул, закрывая свои эмоции за пустым чёрным небом и удерживая себя на физических чувствах, переплетённых с его физической сущностью. Резная деревянная рукоятка палочки, слишком тугая шнуровка жилета из драконьей кожи, тяжёлые чёрные слои мантий, удушающая жара без каких-либо движущихся потоков воздуха, которых следовало бы ожидать от выхода на улицу. Бросив взгляд в сторону, он увидел, что Гермиона таращится на двух мужчин, играющих в карты, и вгрызается зубами в нижнюю губу, в то время как остальные мальчики смотрят с пустым, спокойным выражением лиц пасущихся коров.
— Гермиона, — прошипел он, щёлкнув пальцами. — Это всё игра, уловка. Всё это нереально. Сосредоточься.
— Что? О-ой, — заикалась Гермиона. — Откуда ты знаешь?
— Я всегда могу распознать перед собой лжеца, — сказал Том. — К тому же ты знаешь, что я хорошо разбираюсь в том, что реально… А что нет, — провёл он пальцем по внутренней стороне её запястья, следуя по линии плоти, соприкоснувшейся с её рукавом, и за горячим пульсом крови, барабанившим под его прикосновением.
Он подошёл к деревянному столу и сел возле Дамблдора, а мальчики и Гермиона нервно последовали за ним. Их глаза расширялись с осознанием, на чью компанию они наткнулись. Гермиона что-то пробормотала Нотту тихим дрожащим голосом, а Нотт ответил:
— Он прав насчёт притворства. Половина старого леса вокруг Годриковой Впадины сгорела в большом пожаре на рубеже веков. Это было непоправимым ущербом, отборная древесина для палочек не растёт на деревьях, хах…
— Раз ты так сильно жаждал моего внимания, я лишь обязан его предоставить, — театрально вздохнул Том, но его несколько заглушил шарф на его лице. Трудно выглядеть угрожающим, когда ты одет как обычный домушник. — Великий Министр, профессор, что я могу для вас сделать?
Гриндевальд изучал его, а искры в его глазах сияли с острыми гранями боли, словно треск горячей живицы в дровяной печи. Том укрепил стены своей решимости, сосредоточился на сохранении своих мыслей пустыми и непроницаемым, а Дамблдор нахмурился и пропел:
— Геллерт, это совсем не обязательно.
— Это обязательно, — возразил Геллерт, и внезапно боль улетучилась, а искры стали просто безобидными отражениями облаков в летнем небе. — Я просто хотел посмотреть, из чего он сделан, этот Принц, что ты подготовил для меня и привёл к моему крыльцу. Как я и рассчитывал, он проходит минимальный порог. Многие годы, Альбус, я сомневался в разумности твоих суждений…
— Ты хотел сказать, в нормах моей нравственности. Бывало, мои суждения колебались, но мои нравственные принципы никогда не менялись в ту сторону, которая бы устроила тебя больше всего.
— Ба, в твоих нравственных принципах, пожалуйста, — сказал Гриндевальд. — Но твоя проницательность, которой я всегда доверял, осталась безупречной. У тебя всегда было врождённое чутьё на тех, кто танцует на острие эпохи, — улыбнулся Гриндевальд и взмахнул рукой над перевёрнутыми рубашкой кверху картами, которые он оставил на столе. — Но, опять же, и у меня тоже.
Он перевернул карты на лицевую сторону, и больше они не играли в колоду привычных мастей. На них были нарисованы фигуры магических Таро: Шестёрка Жезлов, Маг, Король Мечей, а последней было Колесо Фортуны.{?}[см. прим. для перевода значений от автора]