Одного поля ягоды
Шрифт:
Когда открылась последняя карта, Розье прошипел:
— Триумф, талант, власть… И судьба. Первые три — отличные личные толкования. Но последняя — самая опасная. От одного неверного шага можно споткнуться о собственный успех, и колесо раздавит тебя. Плохо, плохо. Колесо фортуны может двигаться вперёд, только вдавливая один край в грязь.
— Что ж, как бы это ни было лестно, я всё равно не верю в глупые пророчества, так что неважно, — сказал Том. — Есть только одна истина: могущество. Как я вижу, ты потерял свой трон в Европе, поэтому всё, что принёс сегодня на стол переговоров, кроме своего личного влияния, — это горстку
— Целое поколение волшебной молодёжи — куда больше, чем горстка, — сказал Гриндевальд.
— Ладно, плюс-минус, — ответил Том. — Ты проделал столько работы, чтобы потоптаться на моём пороге, так что давай говорить откровенно, один на один — между могуществом и могуществом. Что тебе нужно из того, что я мог бы тебе дать?
Гриндевальд улыбнулся:
— Ты.
Дамблдор поморщился:
— Геллерт, не можешь же ты…
— Семь лет и семь дней присяги мне, мой принц, — сказал Гриндевальд, прерывая протест Дамблдора на полуслове, — и ты покинешь меня королём. Моя звезда угасает, моё колесо откатывается, но твоему ещё предстоит взойти. Если ты хочешь узнать секреты магии, лежащие за пределами законов и обычаев, если у тебя есть вопросы, на которые любой профессор, которого ты спросишь, предпочтёт брезгливость своему стажу… Тогда кто сможет научить тебя лучше, чем волшебник, который уже прошёл по пути, который ты только что начал?
— И что это за путь? — спросил Том.
Гриндевальд постучал по карте Таро на столе:
— Король Мечей.
Том догадался, что лаконичная констатация очевидного Гриндевальдом должна была передать тяжёлый подтекст какого-то большего смысла. Но он читал учебники по прорицаниям и много лет назад их бросил, когда узнал, что «современное образование» Хогвартса по этому предмету означало знаки зодиака и кристаллы. Для каждого, в ком не было крови провидца, это едва ли было интереснее, чем магловские хироманты в каждом втором бродячем цирке за двухпенсовик.
«Едва ли мы с Гриндевальдом идём одной дорогой, — фыркнул он про себя. — Он на пути к унижению: некогда правитель Континента, теперь его загнали в угол школьный учитель и стайка вчерашних учеников. С чего мне позволять ему вести себя?»
Когда Том слушал жизненные советы Дамблдора, он знал, что старый профессор выбрал карьеру преподавателя во имя собственных извращённых забав и мог в любой момент отправиться на пенсию. Том считал работу по найму унижением по своей сути, независимо от своего достатка, но Дамблдор по какой-то необъяснимой причине получал от этого удовольствие. В этом и заключалась разница.
— Герою Британии, Принцу Прекрасного, не к лицу капитулировать перед иностранным военачальником, — заметил Том и увидел, что его приспешники расчётливо наблюдали за диалогом. — Ты должен понимать, что мне нужно поддерживать репутацию. На истинного героя не повлиять гнусным искушением.
— И впрямь, — согласился Гриндевальд. — Но разве истинный герой не может повлиять на гнусное сердце? Силой своей честности der gerechte Prinz{?}[(нем.) законный принц] спасает беспутную душу и помогает искупить его проступки. Разве это не прекрасная история для завоевания сердца нации?
— Это всего лишь история, — встряла Гермиона. — Вы более чем беспутны и совершили куда больше, чем несколько проступков! После всего содеянного с чего Вы взяли, что Вас можно вот так просто простить?
Впервые
Четыре карты: семёрка и король обычной колоды, а следом Суд и Туз Пентаклей Таро.
— Судьба меня будет судить, — произнёс Гриндевальд. — А оттуда разветвляется моя следующая дорога. — Тому он сказал: — Это от твоего присутствия здесь и сейчас зависит падение Колеса Фортуны на перекрёстки. Народ Британии не ослушается твоей воли, если его бесстрашный герой поручится за моё прощение. Я признаю свои проступки, превозмогаю жестокие угрызения совести. Всё, что я взял, я с радостью верну.
— Дети… — начал Дамблдор.
— Ни за что бы не пострадали, — сказал Гриндевальд. — Я мог бы сделать худшее и с лёгкостью, но не стал. Считай это демонстрацией моей совести, я ещё не пересёк границу, когда не могу быть искуплён. Но, думаю, не только один человек должен принять мою перемену в сердце за истину. Необходимо убедить лидеров британского народа, и им я должен доказать своё раскаяние — не просто на словах, но и на деле.
Я владею содержимым дюжины государственных сокровищниц, — продолжал Гриндевальд, обращая свои сверкающие глаза к Тому и Дамблдору, а также к мальчикам, стоящим за их спинами и готовым выхватить свои палочки по одному лишь тихому слову своего предводителя. — Золото, древние артефакты, созданные гоблинами сокровища, которые приговорённые к ссылке короли на протяжении веков дюжину раз пытались вырвать из рук волшебников. С таким доходом, Альбус, ты сможешь нанять летний персонал, чтобы Хогвартс работал круглый год и с самого раннего возраста для детей магии, желающих процветать в мире, который ущемляет их с самого рождения.
У Гермионы перехватило дыхание. Гриндевальд сдавленно хихикнул.
— Твоим может стать и хранилище таинственных искусств, — сказал Гриндевальд. — У меня свой собственный Отдел тайн, и его секреты откроются твоим глазам. Всё, что я выучил в искусстве предсказаний и судьбы, алхимическая сущность времени и жизни, существа этой планеты и за её пределами. Включая существо по ту сторону, которое манит всех и каждого, кроме тех, кто станет господином его владений. Да, саму Смерть, — подмигнув Дамблдору и ухмыльнувшись, он взмахнул палочкой. — Я нашел её, и, как я обещал тебе много лет назад, когда она мне больше не понадобится, она станет твоей, и ты сможешь распоряжаться ею по своему усмотрению.
Том напрягся при виде выставленной палочки и поднял свою, но Гриндевальд вернул её в карман и сказал:
— Всё ещё не убедил тебя, мой Принц? Всё, что тебе нужно, — сообщить правительству, что я был повержен, а как единственный достаточно могущественный, чтобы мною командовать, человек, ты должен руководить моим заключением. Тогда мы построим подходящую для волшебника моего уровня тюрьму, и поэтому я уйду на покой в тихом одиночестве. Никаких дементоров, никакой охраны, только руническое зачаровывание и спокойная синекура для усталого старика. Не так уж многого я прошу, не правда ли?