Одного поля ягоды
Шрифт:
— И твои родители не станут волноваться, что ты заводишь друзей в таком месте? — спросил Том, окрашивая свой голос сомнением.
Он не знал, как устроены родители, особенно то социальное подмножество, которое покровительствовало (во всех смыслах этого слова) сиротам. Он считал, что они заинтересованы в том, чтобы уберечь своих отпрысков от неблагоприятного влияния, которого в приюте Вула было в изобилии.
Миссис Коул была алкоголичкой-растратчицей. Большинство детей под её присмотром были бастардами и воришками, и каждый из них, кто умел писать, мог испещрить целый лист бумаги с двух сторон мелким почерком всеми грубыми ругательствами и грязными уличными
— Мои родители волнуются, что у меня нет друзей вообще, — сказала Гермиона. — Они говорят, что я трачу всё своё время на чтение вместо того, чтобы заводить друзей, и они не станут мне покупать новые книги, пока я не докажу, что могу общаться с ровесниками. Я знаю, что у нас нет ничего общего, но мы оба любим книги, поэтому я подумала, что мы могли бы их читать и обсуждать. Думаю, это и делают друзья. Ну, это то, что я бы делала, будь у меня друзья.
— Откуда мне знать? — Том пожал плечами. — Я стараюсь сокращать контакт со всеми здесь. Но полагаю, мы могли бы быть друзьями, если…
— Да?
— Сколько у тебя денег?
— Мне надо платить, чтобы быть друзьями? — сказала Гермиона, побледнев от потрясения.
— Ты сказала, что тебе нужны доказательства дружбы, — быстро подметил Том. — Мне надо будет покупать почтовые марки и конверты, чтобы ты могла показать родителям письма от друга. Обещаю, что буду в них писать только хорошие вещи. А ты будешь мне иногда присылать посылки. Я предпочитаю шоколад карамелькам, апельсиновые шоколадные батончики, если ты сможешь их достать. Не покупай мне ничего с орехами.
— Это всё? — спросила Гермиона, отходя от шока. Том видел, что она прокручивала в голове его требования.
— Мы можем договориться о соотношении числа писем к подаркам, — предложил Том. — И расписании посланий. Одно письмо в две недели, одна посылка за каждые четыре письма? Я буду писать тебе по крайней мере два листа, исписанные с двух сторон, но о приюте Вула особо и нечего рассказывать, так что, скорее всего, это будет про школу и книги.
— Полагаю, это подойдёт, — размышляла Гермиона, уже оживившись от упоминания книг. — Но это всё равно довольно корыстно, как ты продаёшь свою дружбу.
— Не думай об этом как о продаже. Конечно, нельзя назначить цену за человеческое существо, — сказал Том, одаривая её обаятельной улыбкой Хорошего Мальчика. — Считай, это плата за обслуживание или инвестиция.
«К тому же, — думал он, — не то чтобы ты вообще могла бы себе позволить купить меня».
— Что ж, хорошо, — согласилась Гермиона. Она запустила руку в свой карман и выудила маленький бархатный кошелёк для монет. — Давай посмотрим, сколько у меня здесь есть…
В конце концов Гермиона отдала ему всё, что было у неё в кошелёчке. Шестнадцать шиллингов и шестипенсовую монетку{?}[В 1930-е Великобритания ещё не перешла на десятичную монетную систему. В сумме у Тома и Гермионы получалось 16,5 шиллингов, а один фунт стерлингов тогда равнялся 20 шиллингам. По современным меркам, 16,5 шиллингов — это чуть больше 50 фунтов] — самую большую сумму денег, которая была у неё в жизни. Но по меркам приюта это было небольшое состояние, где каждый пенни ревниво охранялся его владельцем. Одна почтовая марка для тех, кто жил так близко к Лондону, как Гермиона, стоила три полупенни{?}[Ещё одна старая, уже вышедшая из обихода монета. Нетрудно догадаться, что 2 полупенни составляли 1 пенни ]. Пять или шесть пенсов стоили горсть конфет на развес или плитка шоколада. За шиллинг можно было купить новую книгу или два-три подержанных романа в лавке
Том изо всех сил старался скрыть вспышку алчности в своих глазах.
Гермиона подвинула маленькую горстку монет к Тому:
— Не рассказывай моим родителям про это. И не упоминай в письмах, они могут попытаться прочесть первые несколько штук, чтобы убедиться, что нет никакого подвоха.
— Разумеется, нет, — сказал Том, закатывая глаза. — Я умею хранить секреты. Надеюсь, тебе не составит труда сохранить их самой.
Гермиона нахмурилась:
— Я не люблю держать секреты от своих родителей. Я никогда не скрывала от них ничего.
— Ты сказала ранее, что у нас нет ничего общего, а теперь есть, — сказал Том. — У нас теперь есть секретная «дружба». Ничто не сближает людей больше, чем общие тайны. И не сказать, что у тебя нет от этого выгоды. Ты сама хотела, чтобы родители думали, что ты нормальная.
— Мы будем друзьями, пока ты будешь держать своё слово, — сказала Гермиона. Она протянула руку.
Том посмотрел на её ладонь и на кучку монет на столе. Он пожал ей руку, которая, к его облегчению, не была липкой. Её кожа была тёплой и сухой, её ногти были аккуратно подстрижены, и на внутренней стороне большого пальца оставалось синее пятнышко чернил, а мозоль от ручки — на третьей костяшке среднего пальца.
— Согласен, — сказал Том, отпуская её руку и сгребая монеты из поля зрения в карман своих брюк. Он властно продолжил: — А теперь покажи, какие ещё книги ты принесла сегодня. И если я там увижу что-то из Диккенса, я очень, очень разочаруюсь в тебе.
====== Глава 3. Бабочки ======
1937
Гермиона Грейнджер оказалась книжным червём, и это было нечто большее, чем простая метафора.
У неё был непомерный аппетит к литературе. Она была тонкокожей (хотя каждый ребёнок, кто не прошёл через Школу Жизненных Уроков приюта Вула, попадал под эту категорию) и хрупкой (качество, которое Том причислил к слабостям), и она чувствовала себя гораздо лучше в затхлых, тёмных помещениях, чем снаружи под солнечными лучами. И она залезла к нему под кожу, как болезнь, инфицируя его своими заразительными Мнениями. У неё был свой взгляд на всё, она, не колеблясь, им делилась и, к отвращению Тома, время от времени приводила обоснованные доводы.
В письмах, которыми они обменивались раз в две недели, она присылала вырезки из газет с пометками на полях, написанными крошечными буковками.
«Чемберлен{?}[Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании в 1937–1940гг. ] улучшает условия труда на фабрике для работающих женщин и молодёжи
Уверена, ты уже знаешь о том, что этот вид оплачиваемого очного образования даётся только до четырнадцати лет, а после пятнадцати, полагаю, тебе придётся пройти профессиональное обучение, или стать подмастерьем в какой-то профессии, или, в худшем случае, тебя отправят на лёгкий труд или вроде того на фабрику, пока кто-то ответственный будет называть это “профессиональной подготовкой” и платить тебе половину зарплаты…»
Том знал об этом. Многие старшие сироты уходили в дневное время на разные подработки. Но его это не заботило, он почти не общался с ними, кроме редких случаев, когда они съезжали и оставляли пустую комнату, в которой можно было поживиться.
Его собственным планом было оставаться в школе до тех пор, пока его не выставят из приюта Вула. Если он продолжит получать наивысшие оценки, его будут обеспечивать до восемнадцатилетия, и, возможно, потом достаточное количество рекомендаций убедит местный районный совет принять его в университет.