Одного поля ягоды
Шрифт:
С отвращением он понял, что ему придётся оставаться Хорошим Мальчиком Томом до того времени.
Со злостью он осознал, что социальная мобильность для кого-то его статуса была едва ли досягаема. И даже если бы его отец был кем-то важным — это была давняя мечта Тома, но у него пока не было никаких доказательств, — его мать точно не была, а этот грех деторождения для большинства был нестираемым пятном, и неважно, что у Тома не было никакого выбора в этом вопросе и что он не сделал ничего, чтобы заслужить этого.
Тогда он с презрением понял, что Гермиона Грейнджер обо
«…Может, есть какие-то возможности за границей, подходящие для кого-то с твоими амбициями. Хорошая должность в Индии или Гонконге{?}[в 1930х они всё ещё были колониями Великобритании], скорее всего, гарантирует, что местное население сочтёт тебя уникумом и диковинкой просто в силу того, что ты англичанин. Судя по тону твоих прошлых писем, я предполагаю, что это важно для тебя. Я не осуждаю тебя, лишь заметила, что такой настрой не редкость для англичан за границей, но если ты когда-либо сделаешь то, что лейтенант Пинкертон сделал с мадам Баттерфляй{?}[«Мадам Баттерфляй» — одноимённые рассказ и опера. По сюжету американский военный женится на японке на службе на военной базе, вынуждая её отказаться от своей семьи и веры. в конце выясняется, что у него уже была жена Америке.], у меня не останется другого выбора, кроме как кастрировать тебя.
Мамочка скажет, что я не должна знать значение этого слова, но папочка — врач, так что мне не составит труда найти ни скальпель, ни учебник по анатомии. Не волнуйся, я обещаю, что если ошибусь, я попрошу папочку сшить тебя обратно и попробовать снова».
Какие-то вещи в ней были, по крайней мере, терпимыми. Например, её чувство юмора не ограничивалось шутками о метеоризме. (Один из мальчиков в приюте недавно дорвался до подушки-пердушки. Последующие розыгрыши продолжались три дня, пока Том не положил этому конец. Он конфисковал и публично утилизировал её во время ужина во имя всеобщего блага.)
Также его забавляло, что она держалась за свои Мнения с таким упорством, которое не соответствовало её представлениям о морали.
«Твоё стремление к справедливости достойно похвалы, Гермиона, — писал Том. —
Но у меня есть сомнения, что ты сможешь претворить в жизнь такое обещание, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Я всегда верил, что ты из тех, кто предпочитает оставлять правосудие надлежащим образом уполномоченным органам. В этом случае лейтенант Пинкертон был бы осуждён военным судом за преступление двоежёнства. А я? Я бы не оказался в такой ситуации, потому что мне бы хватило ума не жениться вообще, а уж тем более ДВАЖДЫ.
Любое “правосудие”, которое ты сочтёшь нужным свершить, будет ограничено твоей совестью.
Но давай, удиви меня своей дерзостью.»
Месяцы прошли за шквалом конвертов, украшенных лицом недавно коронованного короля Георга. Том писал обязательные два листа каждые две недели. Он ничего не писал о приюте, о завистливых взглядах других детей, когда у него появлялись ценности для торга, чтобы выменять их на учебники следующих годов и перейти на перьевую ручку с серебряным наконечником. Он не упоминал, что секундное знакомство
Гермиона, согласно их первоначальному договору, не давала обещаний, что будет писать в ответ, только, что будет отправлять посылки после каждых четырёх писем. Но она отвечала на его письма на толстой кремового цвета фирменной бумаге с её тиснёными инициалами сверху. Она поздравила его с отличными оценками, прислав ему вырезку из газеты, когда он снова стал лучшим учеником. Она спросила, записался ли он в ближайшую общеобразовательную школу или он собирается поступать в более престижную местную гимназию, когда он закончит начальные классы.
(Он не собирался. У него не было лишних денег на форму, не было денег на троллейбус, чтобы ездить туда-обратно каждый день.
Он ей об этом не говорил. Он мог написать ей о своих амбициях, о своём будущем, далёкой славе, вечной и бесконечной. Он не говорил ничего о настоящем. Приют Вула был мимолётен в общей картине, перевалочным пунктом его становления. Не моргнув глазом, он мог бы сбежать, и всё исчезнет, и он бы заставил всех забыть об этой угольно-чёрной бетонной коробке, где он родился.
Он не сказал ей.
Она и так уже знала.)
«Дорогой Том,
Презрение, которое ты испытываешь к человечеству, воистину беспрецедентно. Ты допускаешь возможность применить свои таланты, чтобы помочь человечеству дотянуться до твоих недостижимых стандартов?
Буквально на днях я читала интересное эссе о концепции “_Духа_времени_”{?}[Zeitgeist (нем.) — философская концепция. Цайтгайст объединяет в себе вещи, идеалы, убеждения, явления, определяющие дух какой-то эпохи. Например, флэпперы, подпольные бары и бутлегеры — цайтгайст Америки 1920х.]…»
Миссис Коул перестала предостерегающе на него смотреть, когда передавала ему его почту, хоть от неё и не укрылось, что обратным адресатом стояла мисс Грейнджер, чья мама подписывала банковские чеки, благодаря которым на столе появлялась еда, а в ящике стола — джин.
Том так и не переменил своего заключения о Гермионе Грейнджер. Она была раздражающе настойчива, как люди на углах улиц, которые впихивают листовки и проповедуют о скором возвращении Христа или коммунистических утопиях. Ему это не нравилось.
Она ему не нравилась.
Она писала свои письма чёрно-синими чернилами, каждое слово было идеально выписано, слова были разделены одинаковыми промежутками в аккуратных строчках, а конверты — надушены. Работники почты думали, что Том — посыльный у какой-то богатой влюблённой леди.
Она была единственным человеком его возраста, кто не считал, что изучение предметов помимо школьной программы — пустая трата времени. Никого не попросят построить график полиномиальной функции, если он работает на консервном заводе. Портовые грузчики и портье не нуждались в безупречных манерах и отточенном красноречии.