Одного поля ягоды
Шрифт:
— Как думаешь, они вообще могли бы быть счастливы вместе? — внезапно спросила Гермиона.
Том знал, что она имеет в виду героиню оперы и её ничтожного любовника. Он подавил своё довольное фырканье:
— Конечно, нет. Это трагедия, она не должна быть счастливой. Кроме того, по контракту драматург обязан убить к последнему акту столько людей, сколько ему сойдёт с рук. Если бы они были настоящими людьми, они бы были абсолютно несовместимы. Им бы следовало оставаться среди людей своего круга.
Том говорил в полной уверенности своего одиннадцатилетнего жизненного опыта.
(Эти люди часто пересекались с той частью населения, которая не терпела никого, чей доход был меньше ?250 в год{?}[Около 17 тыс. фунтов стерлинга в настоящее время. Зарплата работника завода в 1937 г. составляла ?100-150], и кто ничего не будет иметь против того, чтобы утопить сироту при рождении, а не обрекать их на восемнадцать лет в приюте Вула. Что с точки зрения Тома было актом милосердия — он был вполне утилитарен в своих мечтах о мировом господстве, — если только это не касалось его самого напрямую.)
— Я имею в виду, помимо того, что диктовал сценарий. Если бы они только разговаривали друг с другом, если бы научились общаться, минуя культурные разногласия. Если бы только они любили друг друга, — сказала Гермиона, скорбно вздыхая. — Любовь должна хоть что-то значить. Она преодолевает препятствия.
— Ну, надеюсь, кто-то объяснит это ребёнку, когда он вырастет, — сдавленно подметил Том.
Гермиона пихнула его локтем и снова вздохнула:
— Нельзя быть таким циничным, Том! Уверена, ты поменяешь своё мнение, когда подрастёшь.
— Хм-м, — было несогласным ответом Тома. — Сомневаюсь.
«Если любовь такая настоящая и сильная, как ты считаешь, когда вещи типа безразличия и ненависти не менее настоящие и сильные».
— Разумеется, это возможно, — твёрдо сказала Гермиона. — В конце концов, ты изменил своё мнение о бомбардировках как методе урбанистического развития. Позволить себе пойти на компромисс и занять более умеренную позицию — признак эмоционального роста. Дай себе несколько лет, и ты признаешь, что существуют другие жизнеспособные способы управления, кроме чистой автократии.
Автомобиль, к его величайшему разочарованию, вскоре высадил его у ворот приюта в без пятнадцати полночь. Том пожал руку доктора Грейнджера, поблагодарил миссис Грейнджер и помахал рукой Гермионе, прежде чем направиться к воротам (как не стыдно, они так и не починили эту «А», которая повисла на последнем гвозде, что придавало месту вид третьесортного мотеля) и пройти к входной двери. Марта встретила его с фонарём и ударом по плечу, чтобы он быстро помылся и пошёл спать, без рассусоливаний.
В приглушённом полусвете уличных фонарей Том повесил своё новое пальто в шкаф, восхищаясь толстой варёной шерстью и крепкими бакелитовыми пуговицами. Оно было по-настоящему «новое», никому ранее не принадлежавшее. Когда Гермиона вручила его, оно было всё ещё завёрнуто в фирменную тонкую бумагу из универмага. Он положил сувенирную
Он переоделся в серую фланелевую пижаму, натянул колючее одеяло до подбородка и уставился на комковатый гипсовый потолок. Если быть честным, он бы не назвал этот день лучшим в его жизни. Сказать по правде, он бы поставил исполнение оперы на один уровень с показом киноленты — удовольствием, сильно отстающим от хорошей книги.
Нет, это был самый важный день в его жизни. День, когда все его Как-могло-бы-быть превратились в Как-будет, открывая ему вкус того, что лежало за пределами книг, и снов, и закоптелых кирпичей его нынешней реальности.
Он попробовал, он был восхищён. Какая-то часть него (он целиком) никогда не могла бы стать счастливой от возвращения к серому существованию, которое представляло Что-есть-сейчас, подтверждая для него самого, что воспитательницы и нянечки были неправы — не было ничего плохого в том, чтобы придумывать идеи, выходящие за рамки своих возможностей. Как будто эти возможности были не только предрассудками о происхождении, но чем-то непреложным, что сводило бы на нет наличие врождённых способностей и природного таланта.
Наслаждение и неудовлетворённость воевали внутри него, беспокойные мысли не давали ему уснуть.
Разочарование.
Он не почувствовал себя более культурно обогащённым после прослушивания трёх часов итальянских арий. Напротив, он был раздражён недостатком знаний языка, которые должны быть доступны человеку его статуса. Ещё больше его раздражало, что он вспомнил, что для вступительных экзаменов в Оксфорд и Кембридж требуются знания древнегреческого языка и латыни. А ему было необходимо поступить в университет такого уровня, чтобы попасть в высшие эшелоны британского общества.
Доктор Грейнджер, должно быть, когда-то учил латынь. Если у него до сих пор были старые учебники, он мог бы попросить Гермиону найти их для него.
Гермиона.
Она была… полезна.
Мир Тома разделялся по простому спектру, где один конец назывался «полезный», а второй — «ничего не стоящий». Потакание Гермионе способствовало продвижению его собственных интересов. Из всех людей, с кем он регулярно общался, она приносила наибольшую пользу на единицу потраченного времени. И ему стоило признать, что это время даже не было таким уж неприятным. В её постскриптумах было больше рассуждений, чем он получал за весь день школьных занятий.
Может, он и не разделял её выбор досуга, но тем не менее она была для него ценна. И в какой-то мере это было взаимно: она не разделяла его мнения о политике, но всё равно находила их дебаты интересными. А её компания была… терпима.
Он размышлял, стоит ли ему сказать ей об этом.
Он размышлял, было ли это показателем эмоционального роста — что он вообще допустил такое мнение. Он перевернулся и закрыл глаза.
====== Глава 4. Legerdemain ======
1938
Гермиона Грейнджер никак не могла решить, нравится ли ей Том Риддл или нет, но она знала наверняка, что это был её единственный друг.