Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

— Мне не остается ничего другого, — после минутного молчания сказал Скшетуский, — как отвести хоругвь к князю и немедленно отправляться на поиски. Мы пойдем Днестром, на Ямполь, до самого Егорлыка, и всюду будем искать. А если, как я надеюсь, Хмельницкий уже разбит или будет разбит, прежде чем мы дойдем до князя, то и наш долг по отношению к отечеству нам мешать не будет. Войска, вероятно, пойдут на Украину, чтобы погасить остатки бунта, но там и без нас обойдутся.

— А после Хмельницкого наступит очередь Кривоноса, тогда мы можем вместе с войсками идти на Ямполь, — сказал Володыевский.

— Нет, нам нужно там быть раньше, — воспротивился Заглоба, — но прежде всего отвести хоругви, чтоб иметь руки свободными. Я думаю, что князь останется доволен нами.

— В особенности вами.

— В особенности мной, потому что я привезу ему добрые

вести. Знаете ли, я рассчитываю на награду?

— Так, значит, в путь?

— До утра нужно отдохнуть, — сказал Володыевский. — Впрочем, пусть распоряжается Скшетуский, он тут командир, но я предупреждаю, что если мы выйдем сегодня, все мои лошади попадают.

— Я знаю, что сегодня идти нельзя, но к завтрашнему дню они отдохнут.

На следующий день наши друзья двинулись в путь. Следуя княжескому приказу, они должны были возвратиться в Збараж и там ожидать дальнейших указаний. В Волочиске был назначен привал.

Но едва лишь рыцари, утомленные долгим переходом, заснули, как в лагере поднялся шум, и стража дала знать о приближении какого-то конного отряда. То были свои, татары пана Вершула. Заглоба, пан Лонгинус и Володыевский тотчас же собрались в хате Скшетуского, а вслед за ними в комнату стремительно влетел человек, задыхающийся, весь покрытый грязью, донельзя измученный. Скшетуский, как только увидел его, всплеснул руками:

— Вершул!?

— Да… я! — еле простонал вошедший.

— От князя?

— Да!.. Не могу говорить!

— Какие вести? Хмельницкого больше нет?

— Нет больше… республики!

— Ради Бога, что вы говорите! Поражение?

— Поражение, позор, срам… без битвы!.. Все погибло!.. О! О!

— Ушам не хочется верить. Говорите же, говорите, ради Христа!.. Гетманы?..

— Бежали…

— Где наш князь?

— Уходит… без войска… Я от князя… приказ… сейчас же во Львов… нас преследуют.

— Кто? Вершул! Вершул! Опомнитесь, рыцарь! Кто?

— Хмельницкий, татары!

— Боже праведный! — воскликнул Заглоба. — Земля разверзается.

Но Скшетуский понял, в чем дело.

— Оставим расспросы, — сказал он, — теперь на коней!

— На коней, на коней!

Татары Вершула еще не слезали с лошадей; жители проснулись и вышли из домов с фонарями и факелами в руках. Горестная весть молнией облетела весь город. Колокола забили тревогу, спокойный до того городок весь взволновался. Жители хотели уходить вслед за войском и торопливо укладывали на телеги более ценные пожитки; пришла депутация с бургомистром во главе просить пана Скшетуского, чтобы он не уезжал и проводил бы жителей хоть до Тарнополя, но пан Скшетуский и слышать об этом не хотел, имея перед собой четкий приказ идти на Львов.

По дороге Вершул немного отдохнул и начал рассказывать, как было дело.

— С тех пор, как существует республика, еще не было такого поражения. Что в сравнении с этим Цецора, Желтые Воды, Корсунь!

Скшетуский заломил в отчаянии руки.

— Невероятно! — сказал он. — Где же был князь?

— Оставленный, умышленно отстраненный от всего, он не мог распоряжаться даже своей дивизией.

— Кто же командовал?

— Все и никто. Я давно служу, зубы на войне съел, но таких войск и таких полководцев еще не видывал.

Заглоба, который мало знал и вообще недолюбливал Вершула, с сомнением покачал головой.

— Может быть, вы сразу были настолько ошеломлены, что приняли небольшую стычку за генеральное поражение, — сказал он. — То, что вы рассказываете, просто уму непостижимо.

— Я согласен, что это невероятно, и охотно пожертвовал бы своей головой, если мне докажут, что я ошибаюсь.

— Каким же образом вы раньше всех оказались в Волочиске? Не могу даже думать, что вы первым бежали с поля битвы. Где же тогда войска? Куда они пошли? Что с ними сталось? Почему они не опередили вас? На все эти вопросы я жду ответа!

В другое время Вершул не спустил бы такие вопросы, но теперь ответил только:

— Я первый оказался в Волочиске, тогда как другие уходят на Ожиговец потому, что меня князь специально послал в эту сторону, где я мог бы соединиться с вами, чтобы вас заранее уведомить. Наконец, ваш отряд из пятисот человек теперь для него много значит: его дивизия частью погибла, частью разбежалась.

— Странные вещи! — пробормотал Заглоба.

— Страшно подумать! Сердце разрывается, слезы сами текут из глаз! — простонал Володыевский. — Отечество погибло, обесславлено! Такие войска — и разбиты! Наступает конец света!

—

Не перебивай его, — сказал Скшетуский, — дай ему все рассказать.

Вершул замолчал, словно собирался с силами. Крупные дождевые капли тяжело шлепались в придорожные лужи; лошади с трудом брели по размокшей дороге. Среди темной осенней ночи, под проливным дождем как-то особенно зловеще звучали слова Вершула, когда он начал свой рассказ.

— Если бы я не рассчитывал погибнуть в бою, то, наверное, сошел бы с ума. Вы говорите о конце света, и я тоже думаю, что он скоро наступит, потому что все рушится, все узы порваны, зло берет верх над добродетелью, и антихрист уже ходит по свету. Вы не видели того, что видел я, но если вы не можете равнодушно слушать мой рассказ, то каково же мне, свидетелю неслыханного поражения и позора! Бог помогал нам в начале войны. Наш князь переломил себя и помирился под Чолганским Камнем с князем Домиником. Мы все радовались этому согласию и благодарили Бога. Князь одержал новую победу под Константиновом и вновь взял город. Мы пошли на Пилавец, хотя князь не советовал идти туда. Тут-то по дороге и начались разные интриги и подкопы под князя. Его не слушали на советах, не обращали внимания на его слова, а прежде всего старались разъединить его дивизию, чтоб он не мог распоряжаться ею целиком. Если б он сопротивлялся, на него взвалили бы все грехи, но он молчал, страдал и все переносил. По приказу генерал-фельдмаршала легкие полки князя остались в Константинове, вместе с Вурцелем, с артиллерией и Махницким; пана обозного литовского Осиньского и полк Корыцкого тоже отделили от князя, так что при нем остались только гусары Зацвилиховского, два драгунских полка и я с частью моей хоругви — всего-навсего менее двух тысяч человек. С нами начали обращаться с нескрываемым презрением, я сам слышал, как говорили клевреты князя Доминика: "Теперь после победы уже не скажут, что это дело рук одного Вишневецкого". Говорилось вслух, что если князь еще прославится, то влияние его усилится настолько, что при выборах верх одержит королевич Карл, тогда как они хотят Казимира. Если б я вам рассказал о падении дисциплины, о безумных пирах, хвастливых тостах и еще более безумной роскоши, вы не поверили бы мне. Что были колонны Пирра в сравнении с этими войсками, сияющими золотом и драгоценными каменьями! Двести тысяч слуг, огромное количество телег шли за нами; кони падали под тяжестью парчовых и шелковых наметов, телеги трещали под тяжестью серебряной посуды. Со стороны казалось, что мы собираемся на завоевание всего света. Шляхта всеобщего ополчения с утра до ночи помахивала батогами: "Вот, мол, чем хамов успокоим, не вынимая сабли из ножен". А мы, старые солдаты, привыкшие бить, не рассуждая, мы уже при одном только виде этого самодовольного бахвальства предчувствовали что-то недоброе. Прежде всего, начались ссоры из-за пана Киселя; одни говорили, что он изменник, другие защищали его. Под пьяную руку пошли в ход сабли. Обозных стражников не было. Никто не смотрел за порядком, никто никого не слушался, всякий делал, что ему хотелось, шел куда угодно, челядь творила безобразия… о, Боже милосердный! То был пир, а не война, — пир, на котором славу республики проели, пропили и протанцевали без остатка.

— Но мы еще живы! — сказал Володыевский.

— И Бог на небе! — прибавил Скшетуский. Вершул продолжал:

— Мы все погибнем, если только Бог не смилуется, не перестанет казнить нас и дарует нам милость. Иногда я и сам не верю своим глазам и думаю, что меня мучит кошмар.

— Рассказывайте дальше, — понукал Заглоба. — Вы пришли под Пилавец и…

— И стали. О чем там советовались гетманы, я не знаю; они дадут за то ответ Богу, потому что, если б ударили сразу по Хмельницкому, победа осталась бы за нами несмотря на неурядицу и отсутствие полководца. Между казаками пошли распри, чернь уже хотела выдать старшин и Хмельницкого, а сам он собирался бежать. Наш князь разъезжал от намета к намету, просил, умолял, грозил: "Ударим, пока не подошли татары, ударим!", рвал волосы на голове, а они там только переглядывались — и ничего, и ничего! Пили, сеймы собирали… Прошли слухи, что идут татары, хан с двумястами тысячами конницы, а они советуются да советуются. Князь заперся у себя, потому что на него уже совсем никакого внимания не обращали. В войске начинали поговаривать, что канцлер запретил князю Доминику вступать в битву, что идут переговоры; беспорядок еще более усилился. Наконец, пришли татары, но Бог помог нам: в первый день татары наткнулись на князя, пана Осиньского и пана Лаща и потерпели поражение, а потом…