Огненная кровь. Том 2
Шрифт:
— Я… Я не обвиняю тебя, я лишь прошу…
Но он перебил её, не дав договорить:
— Я же вижу, как ты тяготишься этой связью! И я бы рад разорвать её, да не могу. Если она и существует, то не я её сделал! Ты думаешь, мне доставляет радость таскаться за тобой, как цепному псу? — он говорил жёстко, отрубая фразы, словно топором, бросая их ей в лицо, и в голосе его было столько разочарования и горечи, что ей снова стало дурно. — Вымаливать надежду? Целовать тайком твои руки? Думать о тебе всё время? Выходить день за днём на арену, чтобы из меня кулаками выбивали мою тоску о тебе? Знаешь ли, сомнительное удовольствие желать женщину, которая тебя
— Мне тоже радости никакой! — крикнула она в ответ, чувствуя снова укол боли внутри, и на лбу выступили капли пота.
— Ну, разумеется! Я могу понять, ведь это так мешает проводить ночи с будущим мужем!
— А тебе — ночи в борделях!
— С чего тебя заботит, где я провожу ночи? — его взгляд пронзил Иррис насквозь.
— Меня и не заботит! Так какое тебе дело до моих?
— Мне? Никакого! Ты можешь ночевать в спальне Себастьяна, сколько пожелаешь, мне никакого дела нет до ваших любовных утех!
— Что? Каких утех? Какой спальни? Как ты смеешь! Да ты просто подонок! — она ударила его ладонями в грудь, пытаясь оттолкнуть, но с таким же успехом можно было ударить и скалу, он остался неподвижен.
— Я видел тебя. Утром после бала, видел, как ты выходила из комнаты Себастьяна. Не нужно лжи, Иррис! И слепому было понятно, что ты провела там ночь! — произнёс он хрипло, глядя ей в глаза.
— И ты решил, что я… Боги милосердные! Да как ты мог такое подумать! Между нами ничего не было! Ничего! Ты должен мне поверить! — в её глазах дрожали слёзы, а в голосе было отчаянье и мольба.
Вихрь ширился и рос, пожирая всё вокруг, дворец и сад, холм с оливковыми рощами и улицы Верхнего города, он вращался, втягивая в себя всё, что попадалось у него на пути, и становился совершенно неуправляем…
Она услышала, как с хрустом сломалась лебединая шея под пальцами Альберта. Он отшвырнул голову несчастной птицы в фонтан и шагнул ещё ближе к Иррис, оставив между ними расстояние не больше двух ладоней.
— Иррис…что же ты делаешь? Что же такое творишь! — прошептал он исступлённо и схватил её за плечи. — Зачем ты говоришь мне это? Ты хоть понимаешь, что именно ты говоришь?
— Что? Что такого я сказала? Ведь это правда! Ничего не было! Не было и не могло быть! Мне просто было очень плохо на этом балу, я просто была в отчаянии, и это всё было только дружеское утешение… да какая теперь разница! Отпусти меня! Отпусти! — она упёрлась руками ему в грудь. — Можешь думать, что хочешь! Только я не обманываю тебя, Альберт, никогда не обманывала…
— Правда?! Проклятье! — он почти прорычал, но убрал руки и отступил на шаг назад. — И знаешь, я… я верю тебе… Ты даже не представляешь, как я хочу тебе верить! Только это ведь… это всё равно будет! Через несколько дней или завтра! Вы поженитесь и это случится! Но сейчас, когда ты говоришь мне это и смотришь вот так, ты будто даёшь мне надежду, что ничего не было, потому что… это из-за меня. А это так? Ты хоть понимаешь, что я почти сломал себя, заставляя не думать о тебе! Что я почти смирился… И я был готов уехать… А потом… твоя записка! Ты понимаешь, что я шёл сюда, будто родившись заново? Я был почти счастлив! И сейчас ты смотришь и говоришь так, словно всё это ради меня! Или… — он произнёс изменившимся голосом, — это правда? Правда, из-за меня? Скажи! Если я нужен тебе хоть немного, Иррис — скажи мне! Забери меня всего, без остатка! — прошептал почти обречённо.
Её словно ледяной водой окатило. Только сейчас до неё дошёл смысл всего, что он понял из её слов. Она смотрела на его лицо,
Что она натворила!
Но… Она ведь и в самом деле хочет… чтобы он знал, что ничего не было с Себастьяном… потому что…
Почему, Иррис?
Боги милосердные, что она делает!
— Нет! Нет! Нет! — она приложила ладони к щекам. — Ты всё не так понял! Я объясню…
— Ну, разумеется! — он поднял руки вверх, будто воздвигая между ними невидимую стену, отступил ещё на шаг, и произнёс уже без всякой страсти в голосе, тихо и горько. — Нет, Иррис, я всё правильно понял. Нет ничего проще, чем сказать о своих чувствах, если они есть. Это всего-то три слова! Но эти чувства не нужны тебе. Я не нужен тебе. А мне не нужны объяснения, почему.
Тошнотворный клубок крутился у неё внутри, и снова боль уколола, уже сильнее, растекаясь внутри…
Иррис подхватила платье и бросилась бежать, чувствуя, как кружится голова, и мир перед глазами плывёт жёлтыми пятнами. Едва дошла до лестницы, хватаясь рукой за перила, поднималась, уже почти не чувствуя ног, слабея с каждым шагом, и боль жгла внутри, как расплавленное железо. Она с трудом выбралась на галерею и в этот момент услышала страшный грохот, задрожал пол, ветер пронёсся меж ажурных арок, зазвенели стёкла, и птицы с пронзительным криком вспорхнули с деревьев…
Над Грозовой горой взметнулось пепельно-чёрное облако, окрашенное по краям багровыми языками пламени. Это последнее, что увидела Иррис — звуки отдалились, и бегущие навстречу люди стали исчезать. Она сползла на пол, цепляясь за балюстраду, и потеряла сознание.
Глава 21. Яд
— Цинта! Дуарх тебя подери! Где тебя носит, таврачий сын? — Альберт вошёл стремительно, стягивая на ходу камзол и швыряя его на кушетку.
Цинта отпрянул от окна, в которое разглядывал Грозовую гору, изрыгающую клубы дыма, окрашенные пока ещё редкими всполохами пламени, и, посмотрев на князя, пробормотал:
— Охохошечки! Видать не заладился разговор…
— Чего стоишь, как пень? Собирайся, живо! Мы уезжаем!
— Как уезжаем? Куда?
— Куда? Подальше от этого проклятого места! В Рокну, в Индагар, да куда угодно! Ты же хотел уехать — ну так вот, твоя мечта сбылась! Собирай сумки, я хочу убраться отсюда ещё до рассвета!
— Да что случилось-то? Ты виделся с леди Иррис?
— Виделся, твоими стараниями! Но если сейчас ты задашь мне ещё хоть один вопрос, я голову тебе отверну, слышишь? — ответил князь глухо, не оборачиваясь и глядя в окно на облако дыма над горой. — Живо собирай вещи!
Цинта заметался, бестолково перекладывая одежду с одного места на другое, роняя книги и банки с мазями, бормоча себе под нос что-то по-таврачьи, и, судя по тому, сколько раз он упомянул своих Богов, было понятно, что он сильно переживает.
Но Альберт почти не слышал этого. Он вообще почти ничего не слышал.
Он смотрел на гору, чувствуя, как вместе с этим дымом и пламенем из него уходит так долго копившаяся в нём ярость, а на её место приходит опустошение, отчаянье и тоска. А ещё понимание того, что в чём-то, кажется, Иррис была права. Что между ними и правда существует какая-то связь, только он до сих пор не понимал её природы. И сейчас, когда она сказала о том, что это началось с их встречи на озере, он вдруг вспомнил…