Огненная кровь. Том 2
Шрифт:
Она исступлённо вглядывалась в его лицо, замирая от страха каждый раз, когда Драгояр делал слишком отчаянный выпад, и молилась мысленно, чтобы Альберта не коснулось лезвие противника. Иррис хотела броситься вниз и остановить поединок в глупой попытке защитить его, но как она могла его защитить? Как его вообще можно защитить от него самого? От этого огня, который бушует в нём, который так завораживает и притягивает её? От этой страсти, которая горит у него внутри, воспламеняя всё, чего он касается? Она сжимала пальцами мраморные перила, не чувствуя
Глядя на то, как он опускается на одно колено и целует руку Хейды, как смотрит на неё, с какой яростью бросается на Драгояра, она чувствовала, что не в силах выносить эту пытку.
Она для него, такая же Хейда — ещё одна недоступная женщина в череде тех женщин, которые у него были. А то, что все его женщины либо шлюхи, либо чужие жёны — этого она уже наслушалась от слуг предостаточно. Либо те, кто доступны в любое время, либо те, кого нужно добиваться неистово и страстно, вот так, как он сначала добивался её, а теперь добивается Хейду. И может всё потому, что Хейда была женой Салавара, а она должна стать женой Себастьяна? И всё, что им движет - уязвлённая гордость? Желание отомстить родственникам?
Как жестоко она ошиблась…
Как же ненавидела она его сейчас. И себя за то, что, ненавидя, не могла уйти, не могла не смотреть на то, как он сражается за другую женщину. Не могла не смотреть на его лицо, на губы, на руки, на этот огонь, бьющий через край, и на его силу. На то, как красив он в своей страсти и этом безумии, и что ей отчаянно хочется испытать всё это на себе. Но хуже всего было то, что чем сильнее она его ненавидела, тем сильнее желала. И в это мгновенье она, как никогда, понимала, почему её мать так страстно любила Салавара, несмотря на то, что он сделал. И почему в итоге бросила его и ушла с Людвигом.
Это сожжёт её дотла. Потому что она уже горит.
Иррис понимала, что сгорает от ревности, глядя, как Хейда сжимает руки и вся светится, глядя на этот поединок. И ненавидела Хейду, помимо воли желая сейчас лишь одного — оказаться вдруг на её месте. Чтобы всё это было для неё. Ради неё. Но в то же время понимала, что для неё в Альберте всего этого слишком много. Что он такой же, как его отец, и что, если бы даже не было Хейды, была бы другая, и всё бы повторилось. Эта страсть — настоящее проклятье их огненной крови, и она оставляет за собой только пепел…
Иррис вынырнула из воспоминаний о поединке и снова вернулась к книге, удерживая закладкой строчку, которую читала, кажется, уже в сотый раз.
Сегодня утром она умчалась на коне почти к самому побережью. Сегодня она снова выпустила из себя вихрь и смотрела, как он сорвался со скалы и ушёл в море, упирался одним концом в волны, а другим в небо, вбирая в себя воду и подбрасывая её вверх. И поначалу это ощущение было восхитительным, она словно освободилась от того жара, что сжигал её во сне. Но как только она вернулась обратно, всё началось снова — это томление в груди, эта тоска, это желание во что бы то ни стало увидеть его, услышать и прикоснуться…
Умом
А за дверью окажется Хейда…
И представив их вместе, Иррис ругнулась мысленно, совсем как Альберт:
Проклятье!
Эта зависимость была так унизительна. Эта жажда похожа на рабство. Почему она не может совладать с собой? Почему её так тянет к нему? За что ей это наказание?
И ненависть её бессмысленна, и ревность. Более того — она просто глупа. Ведь он ничего ей не должен, она сама его отвергла. Альберт может делать, всё что захочет: ходить в бордель, ухаживать за Хейдой и драться ради неё на дуэли. Они с ним теперь просто друзья…
В это утро она решилась. Не совсем понимая, как эта мысль пришла ей в голову, но она решилась пойти к Гасьярду и узнать, как же можно разорвать подобную связь. Раз Альберт не знает, как это сделать или не хочет, тогда она сделает это сама. К тому же у неё есть вполне невинный повод выспросить всё у Гасьярда, не вызывая подозрений.
Армана принесла ей нежно-жёлтое платье, но она отшвырнула его в сторону.
— Красное, — произнесла отрывисто, глядя на себя в зеркало и вспоминая Хейду в золотисто-рыжем шёлке.
Проклятье! Неужели она хочет выглядеть так же, как Хейда?
Хочет. Она хочет выглядеть так, чтобы он не смог больше смотреть на Хейду.
Проклятье! Иррис, ты же дура! Просто дура!
Она дура. Это правда. Но она ничего не может с этим поделать.
Вот теперь она почти добилась, чего хотела. В книге был подробно описан способ, как разорвать связь, и Гасьярд не соврал — всё было довольно просто.
И она решилась. Сидела, стиснув пальцы, закрыв глаза и мысленно представляя и ленту, которую разрывает, и дверь, которую нужно закрыть, и окно. Она представляла, как кирпич за кирпичом возводит между ними стену. И кирпичи эти были настолько тяжёлыми, почти настоящими. Кажется, у неё останутся после этого синяки, слишком уж сильно она сжимала собственные руки, повторяя это раз за разом, мысленно шепча молитвы, приложив ладонь ко лбу и не понимая, помогло всё-таки или нет. Потому что ни в одной из книг не было написано, что при этом приходится чувствовать.
А после, разбитая и измученная, она обедала с Себастьяном. Всё было, как во сне, они о чём-то говорили, о чём-то совершенно незначительном, а она всё это время внутренне прислушивалась к себе, пытаясь понять, что изменилось.
Что-то изменилось.
Что-то внутри будто оборвалось, оставив пустоту, холод, какую-то отрешённость и безразличие — угли от потухшего костра, в которых уже нет тепла. Ощущение было такое, словно она очнулась после тяжёлой болезни — всё вокруг одинаково серое, и не вызывающее никаких эмоций.