Огненный скит.Том 1
Шрифт:
В один из дней, какой по счету, Степан не знал, перестав их различать, совсем упав духом, Андрей сказал:
— Ночью азиатский меридиан проехали. Европа осталась позади, теперь мы в Азии.
— И что из этого? — спросил Степан. — Какая разница для нас — в Европе мы или в Азии. Зэк везде зэк.
— Ты говоришь, на хуторе жил?
— На хуторе.
— Вот дальше своего хутора и не видишь. Надо интересоваться тем, что вокруг тебя происходит, а не сидеть в своей скорлупе. Лежачий камень мохом обрастает. Крути головой веселей, интересуйся, жизнь не кончена, впереди много дней…
После слов Андрея
В пути он чуть было не получил ножом в бок от одного уголовника. Спас его какой-то бывший матросик в драной тельняшке, в бушлате с медными пуговицами и татуировкой на руке.
Их выгрузили из душного вагона на небольшой станции по причине то ли поломки состава, то ли смены паровоза. Крайняя ветка, на которой стояли вагоны, оканчивалась тупиком с вкопанными в землю кусками ржавых рельсов и перегороженная ненужными старыми шпалами. Рядом был пустырь. Паровоз погудел и увёз их теплушки на другой путь. Ссыльные оказались рядом с большой группой уголовников, которых везли в этом же составе. Стали ждать, когда подадут вагоны. Начальство и охранники, сопровождавшие ссыльных, суетились, громко кричали, ругая непредвиденные обстоятельства, задержавшие их в дороге. Политические и уголовники сидели группами, кучно, но отдельно друг от друга. Политические были вялыми и неразговорчивыми, подавленными и тусклыми, уголовники, напротив, взбалмошными, крикливыми и непредсказуемыми. Тех и других охраняли строго и не давали разбредаться в стороны, предупреждая самовольство громкими окриками. Кто не подчинялся, тех пинали в спину или бок прикладами винтовок.
Андрей отошёл к знакомому, а Степан, оставшись наедине со своими мыслями, сидел на корточках невдалеке от общей группы политзаключённых, чертя подобранным камешком незамысловатые фигуры на чёрной от угля и шлака земле. Совсем рядом шумели воры и жулики, проводя время в своих играх. Какого-то блатного раздели до пояса, один сидел на ногах, второй прижимал руки лежащего к земле, а третий, видимо, за провинность или оплошность оттягивал кожу на спине и ребром ладони подрубал её.
— Банки ставит, — пояснил молодой ссыльный в надежде на продолжение разговора, но его никто не поддержал.
Другая группа блатных, отгородившись от конвоиров, резалась в самодельные потрёпанные карты. Мимо взора охранников это не ускользало, но они делали вид, что не замечают. Вели уголовники себя шумно, иногда перекидывались непонятными словечками, громко хохотали, а потом враз, как по команде затихали. Даже неожиданно было, что наступала тишина. Но ненадолго.
Внезапно эта куча зашевелилась, вздрогнула и расползлась в стороны. Из середины отделился худой малый, не пацан и не парень, в выгоревшей рубашке, разорванной чуть ли не до пупка, в кепке-восьмиклинке, низко надвинутой на глаза. Прыщавый нос был вздёрнут, круглые ноздри раздуты, серые глаза бегали по сторонам. Он кривлялся на тонких ногах, косолапо загребая ступнями землю. Над притихшей толпой раздавался голос с хрипотцой:
Была ты с фиксою, когда тебя я встретил,
Стояла ты под липами в скверу.
В твоих глазах метался пьяный ветер
И
Он подошёл к Степану и, вихляя беёдрами, кругами ходил вокруг него, видимо, вызывая на диалог. Степан, взглянув на его ужимки, отвернулся, продолжая рисовать на земле квадратики и кружочки.
Ты подошла ко мне развратною походкой
И тихо-тихо прошептала мне: «Пойдём!»
А поздно вечером поила меня водкой.
И завладела моим сердцем, как рублём.
Уголовник, видя, что Степан не реагирует на его действия, ногой толкнул парня. Степан сел на землю.
— Тебе чего? — недоуменно спросил он, приподнимаясь и глядя на странного певца. Но тот вроде бы не слышал.
К тебе идя, я не был уркаганом.
Ты уркаганом сделала меня.
Ты познакомила с малиной и наганом.
Я стал ходить на мокрые дела.
Степан встал и хотел отойти в сторону. Этот тщедушный на вид недоносок ему не нравился. Он видывал таких в деревнях: мозгов мало, а дури на шестерых. Блатной преградил ему дорогу, выпятив тощую грудь. Под откинутым в сторону надорванным воротником рубахи мелькнула синяя наколка, сделанная неумелой рукой.
О сука, падло, что ты натворила!
Ты погубила пятерых ребят.
Ты четверых пришила пулей к стенке,
А я в кичман попал на долгие года.
Он растянул тонкие слюнявые подрагивающие губы в нечто наподобие улыбки. В верхней челюсти не было одного переднего зуба, и от этого его сатанинская улыбка приобрела зловещее выражение. Бесцветные глаза с сузившимися зрачками, немигающе впивались в лицо Степана, словно хотели высосать его.
Свой френчик новенький, колёсики со скрипом
Я на тюремный халатик променял.
За восемь лет немало горя мыкал,
И не один на мне волосик полинял.
Степан оглянулся. Все присутствующие в радиусе пятнадцати-двадцати шагов, наблюдали эту сцену. Политические равнодушно, уголовники посмеиваясь. Их пронзительные голоса разрезали воздух:
— Давай, карзубый! Бей в нос, делай клоуна!
— Ну артист, бляха! На вид соплёй перешибёшь, а такое отчубучивает… Бесплатную фильму устроил, хорёк!
Конвоиры молча созерцали происходившее, не вмешиваясь в развитие событий.
Урка ухватил Степана за задницу:
И вот опять мы встретились с тобою,
А ты дешёвая, как восемь лет назад…
Степан легонько оттолкнул карзубого и сделал шаг назад, посторонясь.
— Что, очко играет? — ухмыльнулся урка.
— Чего пристал? — спросил Степан.
— А не нравишься ты мне, фрайер!
— А ты мне нравишься, — съязвил Степан. Он на голову был выше урки и намного сильнее, поэтому выкрутасы парня не смутили его. — Иди отсюда! — добавил он, сверху глядя на карзубого.
— Ах, иди! — тонко закричал карзубый. — Он меня посылает! Катиться, значит! Получай, сука!
В его руке блеснула невесть откуда взявшаяся полоска заточенной стали. Он замахнулся и всадил бы заточку в Степана, если бы не вынырнувший откуда-то матросик, небольшого роста, широкоплечий. Его раньше Степан не видел, видимо, тот ехал в соседнем вагоне. Он отвёл руку урки, выбил заточку и сильно ударил сопляка ногой в пах. От удара тот оказался на земле. Уголовники зашумели и повскакали с земли. Урка поднялся и, скаля зубы в пене взбившейся слюны, прошипел: