Огонь юного сердца

Выговский Владимир Степанович

Вскоре я уже знал, что дед живет с бабкой Оксаной, что два его сына - Андрей и Грицько - служат в Красной Армии, а третий, «христопродавец» Степан, поступил к врагу на службу и в соседнем селе работает старостой. Узнал я и о том, что на прошлой неделе немецкая автомашина убила его пятилетнюю внучку Галю. Дед Остап ходил жаловаться к коменданту, но там только избили старика и бросили в погреб.

На этом старик закончил свой рассказ, закурил трубку, насупил густые белые брови. Мне казалось, что он вот-вот расплачется, и я отвел взгляд в сторону. Но старик и не думал плакать.

Это он так, по привычке, сопел носом.

Затянувшись несколько раз подряд горьким дымом, дед Остап спросил меня:

–  Издалека?

Из Городницы.

–  Где это такая?

–  У реки Случ, возле Новоград-Волынского.

–  О, Новоград хорошо знаю! Два раза бывал. Первый раз в четырнадцатом, второй в девятьсот девятнадцатом.

–  Вы там жили?
– поинтересовался я.

–  Немцам коленом под зад давал. Убегали, проклятые, так, что ребра стучали. У Миколы Щорса в девятнадцатом служил. Вот после Новограда,- дед показал согнутый палец на левой руке,- не разгибается. Так ты, значит, Петро, туда идешь?

–  Не знаю… А куда же мне?

–  А родители где?

–  Разбомбило…

Дед вздохнул и еще крепче затянулся дымом.

–  Вот эта проклятая война, сколько она горя людям принесла… Да ты не горюй, сынок.- Он положил на плечо свою руку: - Добьемся воли, найдешь долю. Вернутся наши, дела пойдут лучше.

–  Я сегодня на поле нашел листовку, и там написано, что уже Москву взяли.

–  Не верь, это брехня; не видать, Петро, им Москвы, как своего волчьего уха. Не впервой на Москву лезут…

Вскоре мы въехали в хутор и остановились возле небольшой хаты под железной крышей.

Дед ласково посмотрел на меня и сказал:

–  Знаешь, сынок, нынче пойдешь и до Кракова - всюду беда одинакова. Оставайся у меня корову пасти. Ей-богу, лучше будет, ведь тебя там, на Полесье, все разно никто не ждет. А идти туда, экая даль! Еще с голоду где-нибудь пропадешь.

Что мог я ответить? Согласился - другого выхода у меня не было.

Из ворот навстречу нам вышла пожилая седая женщина. Заметив меня, она спросила деда:

–  Чей это мальчик, Остап?

–  Наш, Оксана,- ответил он коротко.

–  Если наш, то пускай будет наш,- согласилась она и повела меня в хату.

Так и остался я жить у деда Остапа. Бабушка Оксана по-матерински относилась ко мне. Она сразу же обратила внимание на мою грязную, помятую, местами сшитую тонкой проволокой одежду и в тот же вечер начала ее стирать и латать.

Жилось мне здесь, можно сказать, неплохо. Обижать никто меня не обижал, работа была нетрудная - пас корову и коня, кормили меня тем, что сами ели. А когда наступили морозы, бабуся сделала мне из старого дедушкиного кожуха кожушок и шапку. Достала где-то уже истоптанные, но еще целые сапожки. Словом, всем необходимым я был обеспечен. Окруженный теплой заботой добрых людей, я с каждым днем все больше и больше забывал о своем сиротском горе. И, кажется, немного подрос. По виду стал таким, каким был до войны. Фашистов в хуторе в последнее время не было. С нетерпением ждал возвращения наших, но они почему-то медлили.

„КАТЮША"

В марте

неожиданно полил дождь. Снег быстро таял, словно сахар. Река за несколько дней освободилась ото льда, лишь кое-где еще проносились по воде мелкие льдинки. Шумными потоками журчала в придорожных канавах мутная вода. На дорогах еще держались большие лужи, которые нелегко было обойти или объехать.

Несмотря на распутицу, в хутор внезапно въехал конный отряд немцев и венгров. Непрошеные гости заполнили клуб, школу и несколько соседних хат, выгнав хозяев на улицу. У деда Остапа заняли комнату. В ней разместились десять венгерских солдат.

Муторно стало на душе - ждал наших, а приехали враги… Опять, словно гадюка, заползла мне в сердце гнетущая тревога. Ни днем ни ночью не находил я себе покоя. Плохо ел, плохо и мало спал. А через неделю совсем осунулся. Опять от слабости перед глазами замигали золотые мухи. Жизнь стала „ серой, безрадостной.

Возле школы гитлеровцы поставили автомашину-радиостанцию. Четыре мощных громкоговорителя на весь хутор безудержно разносили бесконечные призывы «Дранг нах Остен» и дикие фашистские марши. В перерывах, может, раз пятнадцать на день, выступал некий доктор философии Геббельс. Захлебываясь, он говорил о том, что немцы взяли Москву, отрезали Ленинград, штурмуют Сталинград…

Однако наши хуторяне не верили доктору Геббельсу, хотя и слышали ежедневно по радио бой кремлевских курантов, настроенных на мотив нацистского гимна.

Я тоже не верил доктору философии и хотел с ребятами под-

жечь эту машину, распространявшую ложь, но ее старательно охраняли автоматчики с собаками.

Венгры казались немного лучше немцев. Они меньше грабили, сдержаннее себя вели. С продовольствием у них было куда хуже, чем у немцев, кормили их плохо. В комнате, где они жили, только и слышно было: «Нинч кеньер, нинч крумпли - нем серетем война».

Среди солдат, которые разместились в доме деда Остапа, был один аккордеонист. Звали его Стефан Медеры. Он был среднего роста, широкий в плечах, с красивым русым чубом. Серые светлые глаза, небольшие, словно щеточка, усики и постоянная улыбка на губах делали его приветливым и кротким. Если бы не эти усики, он походил бы на украинца.

Медеры был совсем свой, только плохо понимал по-русски. Он даже играл и пел наши песни, но как-то по-своему, по-венгерски.

Каждое утро Медеры вставал раньше всех, подходил к печи, где я спал, и, кашлянув в кулак, приятным баском говорил:

–  Сервус, Мишко! Ходь водь?

Это по-ихнему: здоров, как дела? Но при чем тут Мишко?

–  Какой я вам Мишко?
– возмущался я.- Я Петро… Никак не можете запомнить.

Медеры хохотал: нравилось ему шутить со мной.

–  Вшистко едно,- добавлял он по-польски,- вшистко едно: Петер, Мишко, вшистко едно!..

Медеры был какой-то особенный солдат. На нем, как говорила бабушка Оксана, шкура горела. Он много знал, а еще больше хотел знать. Он интересовался нашим языком, нашими обычаями, любил украинский борщ и полтавские галушки. Сам тоже оказался неплохим поваром и часто помогал бабушке готовить обед. Он даже умел доить корову.